Вячеслав Ладогин - Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник)

Прости, что этот стих был прост, как чох
Он нравственность имел в виду, без соли,
Без мыла в суть влезать я изнемог
И в донышке зрачков свечусь у Оли.
Я жаждал весть – не паразит ли Рок.
Диктующий всем паразитам роли
Меж десен сих как луковый сырок
Остры и ароматны крылья моли.
А я смотрю за этим. Глаз стиха
Пылает, точно бабочку рука
Луча вдруг тронула. И дым поднялся.
И миг крыла, как глаза отгремел,
Тишь. Кончен стих. И как же я посмел —
Не чох я выразить им попытался.

Не чох я выразить им попытался,
Я взмыл и пал – хорош я или плох —
Я взмыл и пал: и небу не достался,
И здесь не испускаю дух. Подвох
Тебе или в поддых не состоялся.
И лишь радикулит причина «Ох!»
(Звук сей меж нас слонялся, не склонялся,)
И рощею березовой без ног
И без корней приютом был нам мнимым,
В который мнимые втекали мы
Подобные свободным омонимам,
Причастием, трещащим в знак зимы
И раздавался, немощен и сохл
Нечеловеческий обычный вздох.

Нечеловеческий обычный вздох —
Правописанья знак, в чьих бестолково —
Колючих буреломах правит слог,
Под ход ноги подгонит треском слово,
И исчезает буквы бугорок,
Как трепетный сигнал всего живого
Как крылышки какого – то такого
Что недоносок ли, не до носок,
Сам прокричать не может, просказать
Проверить, проболеть, пропить. Ах да же
Сюжет, сюжет, ты ждешь меня на страже
Как алкаша в лабазе портвешок:
Я пьян сырым, дождливым, с утюгом
По облакам с коротким замыканьем
Промчавшимся дождливым летним днем,
И тем, что ждет нас, Оля, расстоянье
Разлуки звезд. А спирт – в огне метался.
Которым бы твой атрибут питался.

Которым бы твой атрибут питался,
Когда б которым бы твой атрибут
Был сыт. Когда бы атрибут остался.
Но птицы ведь не сеют и не жнут
И не ебут – их правила морали
Крыла из пеших вырвавшие пут
Подняли их на купол пасторали
Им не понять, когда ботинки жмут,
Они поджали лапки – точки в пухе,
Их крик гуляет словно пьяный в ухе,
Где от блужданья не спасет ничто:
Ни воля, ни торпеда, ни зарок
Начхать на лиру, кисть, перо и стол, —
Ни «Чудо-ягода». Ни «Добрый сок».

Ни «Чудо-ягода», ни «Добрый» сок
Нам не заменят грязи наслаждений
И лишь душа выходит на порог
Поэзии – за ней злобятся тени
Царя лесного тонкий голосок
Сочится вдоль из лепестков сирени,
Хотя их пять, как пальцы – как дорог
Руки, смутясь, ласкающей колени
Все пять дорог – все в Рим и мы все врем,
Когда считаем до пяти лелея
Сон, что у жизни не одна аллея,
И можно разминуться с февралем
Где желтый запад за спиной остался,
И не «J7» не подразумевался.

И не «J7» не подразумевался.
Когда бокалы были налиты,
Когда бокал к бокалу прикасался,
Когда мечты касалися мечты,
Когда язык с поэзией связался,
Когда был крепок градус красоты,
Когда рассказ вдруг взял и рассказался.
Когда легонько ахнула вдруг ты
Другому, очень давнему рассказу,
Похожему немного на проказу —
Болезненную шутку бытия.
Напрасно полюбил я пить, свинья.
И – сплин, хандра, туман, душевный смог,
Оль, это был лишь воздуха кусок.

Оль, это был лишь воздуха кусок,
Отрезанный от ветра тонким слоем
И ставший пленкой. Треск. Прожекторок
В который раз знакомит нас с героем.
Киномеханик пьяный – это я.
Взлетает луч. Летят кубанки роем,
Но что это в углу? Мечта твоя
Смущаяся стоит пред аналоем.
Из полотна выходит черный ус,
Как в ледяной бутылке спирт с мороза
Ты любишь, Оля, я почти клянусь,
Ты любишь председателя колхоза.
Не твой ли голос в темноте раздался:
Каким ты был, таким ты и остался.

Каким ты был, таким ты и остался.
Граненый дух высокого стекла
Тобою Один в тучах наслаждался
Екатерина из тебя пила.
И вдруг ты в голове моей раздался
Алмазом, хрусталем, и сжег дотла
Реальность. Пепел смыслом наполнялся,
И пепельница серым расцвела.
Вселенским бархатом. Душевный прочерк —
Окурок на один еще глоточек
Лежит здесь мал, и дым его иссяк —
А в прошлом дымопада ткань светла.
Полна кружев. Спит вдоль души летя
Тень от степного серого орла.

Тень от степного серого орла.
Накрыла Русь и спела непогодку
Протяжным ветром впереди стекла
УАЗика, рычащего на горку
Пыль белая, быть может ты зола
Быть может жизнь дана была на водку
Быть может жечь сердца людей была
Ошибка? Помолчать потупясь кротко,
И дать воды в пустыне. Говорят,
Самаритянин был не человеком,
А псом среди людей, так что ж он гад
Ин вышел лучше всех. А был узбеком,
Братком. Черта души сквозно – едина —
Или отца, что на челе у сына.