Вячеслав Ладогин - Бульварный роман. Исповедь алкоголика (сборник)

И громко говорю: Здорово, Сань!
На уличном Московском растабаре
А что попишешь, ведь отколь не глянь,
А мы уже – и далеко – не баре
Мы книжный мир, торгашеская срань,
Господня срань. Елецкий на бульваре
Перчатку Верину поднял. Экран
Мой перевернут донышком в пивбаре
Моргает глубоко внутри меня
Духовный глаз, и здорово слезится,
А я ему, хорош моргать, фигня,
Не лучше ли нам жизнью насладиться,
Звоня туда, где время безвозратно
Здорово, Сань, как сам, ниче? Ну ладно.

Здорово, Сань, как сам, ниче? Ну ладно.
Вот эк уста освоили жаргон
Смех, катарсис, Услышал Эко звон
Об Аристотеле, и сжег халатно
Его трактат комический. Амвон
Хохочущего фарса беспощадно
И истово молитвой увлечен
Пасись, Пегас, мы пишем безлошадно
Иртеньевцы кошмара и греха
Дебилы самолюбоебованья
За нами зигзагует как пиранья
Пластинок древнерусская тоска
И говорит нам в трубку безотрадно
Как там? Как здесь? А че? Ниче. Прохладно.

Как там? Как здесь? А че? Ниче. Прохладно.
Из языка мы выморозки пьем
Бутылку языка в ларьке берем
С названьем «Новый Свет» – читать приятно
Откроем морозилку и невнятно
Шипящую бутылку сунем в лед
И выдержим, и вытащим обратно
Замерзло, но не все, и сохнет рот
Открой, налей жаргону, отморозок,
Из языка так крепок выморозок,
Что бьет в глаза и крутит вялый дух,
А то душа опухла с оплеух
И человек промолвил человеку:
Че ты купил? Какого, блин, Сенеку?

Че ты купил? Какого, блин, Сенеку?
Опять издал его, какой бандит
Так человек промолвил человеку
По телефону, что ж, не повредит
Немного философии и зеку
Лечить в его душе тромбофлебит
Хлоп хлоп по сапогу, подобно стеку
Журавль летит, а девушка родит.
Журавль летит, а девушка рожает.
Бандит, продав Сенеку, наезжает
На тех, кто расплатиться не горазд
И говорит ему – ты педераст.
И предо мной идет этап по снегу.
Античка. Снова Грека через реку.

Античка. Снова Грека через реку.
Приехал чай хлебать, поскольку зван
Он был к болгарам, просвещать славян,
Чтобы славяне впали в ногу веку,
Заросшему давненько бородой
В котором место было печенегу
А нынче Заболоцкий… козодой
И лес пустой и вся любовь – лишь снегу
И Золушки тряпичный башмачок
Забыт за той хрустальною туфлею,
А я любил – то лишь его не скрою,
Когда за ней подсматривал соседский
Чумазый мальчик, выросший без детской.
И ржет своим остротам дурачок.

И ржет своим остротам дурачок.
Разбитой рожей. Боинги летают.
Снежинки упадают и не тают
На Золушкин тряпичный башмачок.
И фетишем в душе он расцветает
К нему бежит душа моя, и, ох,
И говорит и к сердцу прижимает,
Конечно, я не принц, и я не Бог,
Не янки – дудл, но верить я умею.
И верю я, что не расстался с нею.
Мила мне тыква, бывшая вчера,
Все крысами глядят мне кучера
И в ужасе седеет мой висок.
Прости, что этот стих был прост, как чох.

Прости, что этот стих был прост, как чох.
Я им нисколько щеголять не думал
Хотя не знал, что я настолько плох
И верил – свет в твоих глазах, найду мол
И думал я, в руках взвертя цветок,
И у подъезда мялся чьим-то кумом
Не роза, пепельный мой василек,
Что не доступен даже толстосумам.
Заплата сердца, пегий микросвод,
Пушистый микрокосм моих агоний
Цвет пепельный и потные ладони,
И мятный перегар во рту, и вот
Мой венчик полевой уж вы простите…
И вот вхожу к тебе оправив китель.

И вот вхожу к тебе оправив китель.
Сын лейтенанта Шмидта, Срань фон Дрань
Обдолбанный Молдавией Овидий
В столицу понаехавшая дрянь.
То хорошо, что сапоги хоть вытер,
А то припруся то в позднять, то в рань
Звоню, как только телефон завидел
И громко говорю: Здорово, Сань!
Здорова, Сань, как сам? Ниче? Ну ладно,
Как там? Как здесь? А че? Ниче? Прохладно.
Че ты купил, какого, блин, Сенеку?
Античка, снова Грека через реку,
И ржет своим остротам дурачок
Прости, что этот стих был прост, как чох.

Прости, что этот стих был прост, как чох
Не чох я выразить им попытался,
Не человеческий обычный вздох
Которым бы твой атрибут питался.
Ни «Чудо-ягода» ни «Добрый» сок
И ни «J7» не подразумевался
Оль, это был лишь воздуха кусок,
Каким ты был, таким ты и остался.
Тень от степного сизого орла,
Или отца, что на челе у сына
Прозрачностью раздумий прилегла
Под озорной мотив «Москвы – Пекина».
Городовой японский или бог,
Зато вилял хвостом как кабыздох.