Вячеслав Ладогин - Спички

Припев:

А теперь, я скажу наилучшее, что прочёл – из исландских саг:
Вот – вечеряет дядя могучий, а ко входу крадётся враг.
Стук в двери. Жена открывает. Темно, ни души. Опять
Стук тот же. Открыл уж племянник… Стучат. Довелось ему встать.
Дверь хозяин открыл. Тут вонзилось копьё во широкую грудь.
Но лицо его не изменилось. Возможно – совсем чуть-чуть.
Взглянув на копьё, дядя молвит: хм, длинные наконечники стали модными.
Всё. Наступил конец. Что сказал тот убийца, сага скрывает от нас,
Спешил он, естесс-но , упиться насилием здесь, и сейчас.

За витринным стеклом механической бабочки крыловидные лопасти
Иллюстрируют ложь, и спешат к суете вне игры дегустаторы пропасти,

Алкоголики пламени, и огнепийцы, трактирных расценок читатели,
Пожиратели угля, и первопроходцы пути к упомянутой матери,

Покупай, налетай, мы красивую жизнь продадим, расфасуем, как сладости.
Механической бабочки крик за витринным стеклом – отрицание слабости,

Ибо слабой душе мы не сможем полёт обещать в наши дали небесные,
Только сильным и смелым подвластны,
сквозь тучи таща ввысь их, крылья железные!

Крылья злые, железные – для круженья над бездною.

Теперь все судят! Все – не даром! Дай, дай, дай…
Дай, дай им… с праведных судов – иметь прибыток.
Врёшь! Как судья ни резв, ох, как палач ни – прыток,
Порой, им – не дадут, – я поручусь, – «на чай».

Пустил, вишь, в речку Нерль три, пять ли, шесть… – пираний,
Богатый «апельсин» по буйной пьяни.
Возьми одну из рыб, да клювом вынь – журавль,
(Во камышах плотвиц жил-пожирал,
Журавль – либерал, он – на ура, —
Жизнь черпал из научных – изысканий):

«Ты – очень вредоносный рыбий вид,
Ах ты ж», – Журавль пиранье говорит, —
«Мне, либералу, чужд тоталитарный строй,
Знай, в небе журавлям ваш чужд – кровавый рой,
Уж я читал: ты кротко смотришь – для обмана,
А чуть ни глад, а как ни сушь,
Где кротость, рыбка? Забурлишь ты: «Ешь, грабь, рушь»!
Скелетом станут мышь ли, слон ли, обезьяна…
Я выведу тебя на чистую, дрянь, воду!
Будь съеден за вину, Пираний – подь сюды,
Move, изверг, Move…
Не вышло… – мямлей не была пиранья сроду,
Вцепилась судие рыбёшка – в клюв!

Бедняга прыгает, треск веток, клок коры…
Кричит – кулды журавль – булды,
Насилу сбросил:
«Ф-фу! Солоно пришлося»! —
Вздыхает, грудь раздув…
…«Спасён»! – Вскурлыкнул демагог – но… кроме шуток,
Их – проглотить случись, чай – выгрызут желудок,
От разеванья клюва долго ль – до беды,
«Язвительно» грозят закончиться – суды».

(Вчера за кофе я шутил: «Жена! Боюсь,
Нас, россиян «вовнутрь» возьми – Евросоюз,
«Закат», – по Шпенглеру – «Европы» выйдет – жуток).

Посереди Сенного рынка харчевня. Вот так на! Войдём!
…Средневековая начинка: шалман весь, весь набит – ворьём…

– …Харчо? Но, может быть, пит у ? – спросил Гомер советских буден. —
Неведомы и чужды людям все рифмы наши на спирту…

Там били женщину кнутом. Я ж – видел, что её не стою,
Что даже тем, мол, пил с тобою, себя не обелю… потом.

Я не сделал всего возможного и совесть моя грязна.
Без моего участия на землю приходит весна,
Освобождая листья из одиночек-почек,
И без моей руки ласточки в небе росчерк,

И без меня потянулись к вымени первенцы стад,
И без меня до осени ястреб считает цыплят,
И без меня прокладывается первая в насте лыжня,
Всё без меня, о мой Боже! Всё без меня.

Ночи мои оплавил изобретательский жар,
Придуманный перечень правил, церковь без прихожан,
Убежавших, сыпля проклятия, храм мой безлюдный кляня.
Без меня моя молится братия, Боже мой, без меня!

На детском велосипеде, изобретённом не мной,
Ездят в стихах медведи. У них турне… Боже мой,
Цепь – не хуже, педали, руль – чем в модели моей.
Чертежи опоздали. Жить теперь веселей: