Гизелла Лахман - Избранная поэзия

Она — другой лишь облик сна, —
Ты здесь, за дымчатой стеною,
И крепко верить я должна —
Незрим пока — всегда со мною;

Что мы, любовью смерть поправ,
Не будем больше расставаться…
Я повторяла: «Да… ты прав…»
Не надо было просыпаться!

Тишина. Темнота. Фонари
Не мигают слепыми глазами.
Далеко нам до новой зари
И беззвездная бездна над нами.

Оглушенные тишью дома
Опустили усталые веки.
Усыпляет беззвучная тьма
Все застыло, как будто навеки.

Почему же мерещится мне,
Что в тоске, как вселенная, давней
Кто-то плачет во сне, в тишине
В каждом доме, за каждою ставней?

Мне с тобой сегодня скучно.
Ветки плачут за окном.
Ветер, тучи в небе скучив,
Сучьями стучится в дом.

А слова с тоскою бледной,
Словно капли на стекле,
Расплываются бесследно
И теряются во мгле.

Новых слов твоих не слышу,
Старые давно забыв…
Пусть сорвал бы с дома крышу
Ветра яростный порыв!

Молились… Робкими руками
Бросали горсточки земли…
Покрыли черный холм цветами,
Поплакали… Ушли…

Почувствовал внезапно каждый
Прилив каких-то новых сил,
Необъяснимый голод, жажду,
И, удаляясь от могил,
В душе бранил себя за спешку,
Обманывал себя, что сыт,
И гнал невольную усмешку,
Испытывая стыд.

Дома в кладбищенском квартале,
Деревья чахлые и пыль
Прекрасными нежданно стали…
Пусть слезы снова набегали,
Прочь увозил автомобиль.

На грубые краски реклам,
На жалкие в клочьях афиши,
На улиц неубранный хлам,
На копоть и дымные крыши
Глядела ты с арки моста.

И голос почудился свыше:
«Опомнись! Везде — красота».
В прозрачной бездонности синей
Увидела ты облака,
На крышах сияющий иней…
В перила вцепилась рука.

И плакала ты, сознавая,
Одна на высоком мосту,
Что ты еще слишком живая,
Чтоб кинуться вниз — в пустоту…

Ты простить ему была готова
И, с судьбой вступив в неравный спор,
Каждый вечер в сумрачной столовой
Ставила второй — его — прибор.

Зажигала свет под абажуром,
Приносила свежие цветы,
И ждала в кухонной амбразуре
Или — чаще — в кухне у плиты.

Дни и годы… Мятежи и войны…
Ты умела их не замечать.
Терпеливо и почти спокойно
Ты ждала, чтоб снова жизнь начать.

Жизнь прошла… Прошла как будто даром,
Старость тихо постучалась в дверь…
Но его ты не видала старым
И судьбу благодаришь теперь.

Играет Арлекин с татарскими очами,
Часовенка и хаты на снегу…
И звуки вьются ввысь, а там — над облаками
Летит видение, опутанное снами,
Из музыки рожденное в мозгу…
Мечту художника не выразишь словами.

Мы летим навстречу солнцу
И часы бегут вперед.
К полукруглому оконцу
Темнота ночная льнет.

Но уже светлей — средь ночи,
От которой мчимся прочь.
Всех других сестер короче
И нелепей эта ночь.

И незрима та граница,
Тот в пространстве утолок,
Где, как в сказке, могут слиться
Запад и Восток…

Под солнцем палящим восточного лета
На длинном шоссе, нестерпимо нагретом,
Где в страхе теснились ослов табуны,
Где овцы от нас убегали пугливо, —
Верблюд за верблюдом шагал горделиво:
Машины и люди ему не страшны.

И как на старинной библейской картине,
Там ехал в степи по песчаной равнине,
Качаясь спокойно и плавно в седле,
Быть может, к колодцу за свежей водою
Высокий, в бурнусе, старик с бородою
На крохотном сером осле.

Анатолийская равнина.
Пески. Безводная земля.
Тысячелетние руины
И, как на страже, тополя.

На плоскогорье желто-ржавом
Где щебета не слышно птиц.
И где от жажды сохнут травы,
Раскопки сказочных столиц