1935
1. «Вы — сестры башням тем…»
Вы — сестры башням тем,
Что встали над Ушгулом,
Но я не пьян — я нем
Пред вашим сном сутулым.
Да, осень и вино,
Здесь безупречны вина,
А осенью родной
Сигнахец пьет их львино.
Зубами он берет
Стакан — и в горло разом,
Как будто воду льет
Или теряет разум.
Стакан, что пуст и прост,
Он ртом швыряет в воздух,
Стакан летит до звезд,
А стол весь в синих звездах.
Идет в полет стакан,
Звенит стакан обратно,
И молодец не пьян,
Но молодцу приятно.
И жизнь — вина густей,
И смерть полна лукавства,
Как призраки страстей
В ребячьем сне сигнахца.
1935
Я знаю: упрекнут
Меня за это строго,
Что кахетинцы пьют
Как будто слишком много.
Но где ж еще вино
Так связано судьбою
С крестьянством, заодно
С природой голубою?
Я с башенных высот
Старейшего Сигнаха
Гляжу: идет народ
Не пьяного размаха.
Где скат полей не крут,
Проворны хлопководы,
И техники бредут,
Что опекают воды.
И в малярийный хрип
Надалазанской чащи,
Где быт в болото влип,
Приносят хины ящик.
С добычей на боку
Охотники шагают,
И много табаку
Лежит на Цнури-Цхали.
Но виноградный блеск,
Всесильный и обильный,
Царит от горных мест
Вплоть до пустыни пыльной.
Вы — сестры башням тем,
Что встали над Ушгулом,
Вы — каменных поэм
Разрозненные гулы.
Просите снова жизнь
Зубчатым басом глыбы,
Чтоб осени ножи
Несчетность лоз нашли бы.
1935
Средь лома молний молньям всем
Они не верят и смеются,
Что чайки, рея в высоте,
Вдруг флотом смерти обернутся.
1920
Я берег покидал туманный Альбиона…
К. Батюшков
Как бы изнемогая,
Закат перетушевывал
Все облака червонные,
Все берега лихие,
Тушил пожары вечера;
Волна же шла дешевая,
Безгривая стихия.
В ней рылись птицы с клекотом
Домашним и глумящимся,
Желтели искры радио,
На мокрый клюв их падая,
И ночь росла на западе,
Как в повести, дымящейся
Всей черной правдой, сдержанной
Лишь вымысла оградою.
Маяк мигал над зыбью нам —
Маяк души не радовал,
Мы плыли в медной рыхлости
Своим советским лагерем,
Но в тенях ночи запада
Тень друга я угадывал.
Быть может, он в Валенсии,
В Париже или в Праге он…
Кузнец ли он, рыбак ли он,
На баррикадах Вены ли
Он ранен и скрывается,
Ушел в страну чужую…
Он — тот, кто сложит песню нам
О беспощадном времени,
Расскажет о Европе
Всё,
Чего не расскажу я.
Я слышал ночью темною
Над корабельной лестницей,
Ведущей к нижней палубе,
Как бы удары кия —
Дыханье строф неведомых…
Шум приближенья песни той
Над робостью шел мелких волн,
Срезая гребешки им.
Тогда над зыбью медною
Явился мир приниженным,
Явленье слова дальнего
Молчанием приветствуя,
Так эта ставка очная
На миг казалась ближе мне,
Чем все воспоминания,
Чем старость или детство.
Очнулся вновь корабль,
Гудя своей громадою,
Вновь засверкало радио,
Искрясь над головою,
Напоминали птицы мне,
Что с мачты шумно прядали,
Своей тревогой вечною
Хозяйство стиховое.
О птицы полуночные!
Вас кличем просто чайками,
Вас кличем гальционами,
Летящими бесстрашно.
Мы роем стиховую
Волну
Крылом отчаянным
И с клекотом глумящимся,
И с клекотом домашним.
1935–1936
142–147. «ВСЁ — КАК НАЧАЛО ПОВЕСТИ…»
Развалившийся старый редут,
У прохожих чугунные лица,
Точно парами нищих ведут
Сквозь побитую градом пшеницу.
Это сон или это пейзаж,
Или снова они побратались,
Дав мне польского поля мираж,
По которому тени шатались.
Никогда еще скуки такой
Я не ведал, как в то воскресенье,
Она шла, разливаясь рекой,
Под костелов унылое пенье.
То шляхетства ли дух отгорал
На лоскутных страстей одеяле,
То мятежные ль села карал
Воевода, и села стонали?
Читать дальше