Юрий Ковалёв - Избранное. Стихи

Немцы пленные
после бомбёжек,
жестоких,
недавних,
разбирали развалины зданий
на улице
мёртвой, немой.
Сохраняли тепло
ноздреватые рыжие камни,
словно память о тех,
кто уже не вернётся домой…
А потом
эти немцы,
в потёмках окончив работы,
с нестерпимой тоской
провожая отхлынувший день,
доставали из тесных карманов
потёртые фото
и подолгу смотрели
на круглые лица детей.
Но однажды,
когда они стену
упрямо долбили,
вдруг стена, задрожав,
многотонная,
в два этажа,
опрокинулась с грохотом
в клочьях удушливой пыли.
И не верилось в то,
что под глыбами люди лежат.
Одинокие бабы
над ними
навзрыд голосили,
непослушные слёзы
привычно сгоняя с лица…
Даже слёз в эти годы
хватало на всех у России.
И на тех, у кого
на неё
не хватило свинца…

С дядей Федей мы соседи.
Трудно он живёт.
Но, как прежде, на беседу
он меня зовёт.

Я войду к нему, робея,
крикнет: «Проходи!».
А сосед – без ног обеих.
Защемит в груди.

– Нынче я боец примерный.
Мне, браток, почёт.
Мы теперь, пенсионеры,
все наперечёт.

Заседанья, юбилеи
трудно одолеть.
Я теперь уж не болею —
некогда болеть.

Тряско рюмку подымая,
скажет в тишине:
– Мало нас осталось, мало.
Даже я в цене.

Всё, что добыл кровью-потом,
я ношу с собой.
Не разведка, не пехота —
тыловой обоз.

В нём геройства не вершили,
не могли тогда.
Просто жили, трудно жили
в трудные года.

Да и разве, брат, геройство
крепко гада бить,
если у тебя есть свойство
Родину любить?

Так за что же нам медали? —
думается мне.
Да за то, что смерть видали
часто на войне.

И, как будто подытожив,
чем страшна война,
скажет тихо: «Я вот тоже
получил сполна.

До колен меня обрезал.
Это не пустяк…»
В тишине его протезы
громко захрустят.

Он забудется, застонет,
вспомнив о былом.
Но очнётся – нас застанет
за своим столом.

И неспешная беседа
мирно побежит…
Улыбнётся напоследок:
– Будем, братцы, жить!

Стало в нашей стране, не скрою,
страшновато жить отчего-то…
Слишком быстро своих героев
превратили мы в идиотов.

Обесценили их награды.
А потом убедить смогли,
что геройствовать нынче надо
не за Родину – за рубли!

Мы живём не на поле брани,
но всё больше вокруг смертей…

…И с испугом глядит охранник,
как стреляет маньяк в детей…

Прийти домой.
Стряхнуть пушинки снега,
которые
четвёртый день подряд
над миром
нерешительно и слепо,
распластанные
в воздухе парят.

Потом опять
над строчкой хмурить брови.
В который раз увидеть этот снег
и белизну,
как от потери крови
в пока ещё
неведомой войне.

Почувствовать,
что вечно
мир расколот.
И увидать
пожары впереди…
…Ведь каждому
завещан был осколок
в отцовской
притаившийся груди…

Вот такое горе:
ото всех на свете
уезжают в город
выросшие дети.

Тошно в захолустье.
В городе – иначе.
В нём живут без грусти,
и народ богаче.

И, признаться честно,
там полно работы,
той, что делать местным
просто неохота.

…А в избушке ветхой
бабушки Меланьи
доживают век свой
пыльные герани.

Ни письма от Клавы,
ни рубля от Женьки…

…Вот такие нравы
в нашей деревеньке.

Прощай, двадцатый век!
Совсем как человек,
Ты быстро постарел
и выглядел усталым…
И всё, чему учил,
ты сам и опроверг.
И в этом преуспел.
И вот – тебя не стало.

Прощай, двадцатый век!
Ты не давал зарок,
что все твои дела
не будут так жестоки.
Ты славу заслужил
и не один упрёк.
Но не пошли нам впрок
кровавые уроки.