Array Сборник - «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №2

– Девочка дорогая, вспоминай меня, – шепнул он. И снова были скупые слезы.

– Звоните! Вот вам номер телефона. – Она протянула вырванный листочек из записной книжки. Старик не глядя сунул его в кармашек пиджака и пообещал позвонить. Машина сорвалась с места и скрылась за поворотом шоссе.

«Я даже не спросила, как его зовут», – провожая глазами автобусу, спохватилась Анна. Сдернула с головы шелковую косынку и пошла к остановке.

Ни завтра, ни когда-нибудь потом старик не позвонил. Анна уже стала забывать эту встречу на кладбище, как вдруг спустя какое-то время ей пришло уведомление на получение заказного письма. И вот она держит белый конверт с американским штемпелем в углу. Достала розовый листок, исписанный незнакомым ровным почерком, стала читать.

«Дорогие мои Ева и Аннушка! Я ваш муж и дед Самуил Баскин. По-американски Bas. Сижу в своей kitchen [28]и пишу эти запоздалые строки. Я не умер, не сгинул в русской тайге, на лесоповале. Я выжил, потому что спрыгнул с поезда во время очередной пересылки. На каком-то полустанке счастливый случай свел меня с таким же отверженным, бежавшим, как и я, из мест заключения. Это был московский раввин. Звали его Моше Белаковер. Судьба была благосклонна к нему, а стало быть, и ко мне. Потому что в 1940 году он взял меня с собой в Америку. Это он долгие годы спустя, до самой смерти удерживал меня, переполненного невыносимой тоской и виной перед тобой, дорогая Ева, от опрометчивого, пагубного шага возвращаться в родное село Сердоболь. Теперь оно, кажется, называется Сортавала. «Энкаведешники вздернут тебя на дыбе в подвалах Лубянки», – говорил он мне. Плевать я хотел на энкаведешников! Более всего сердце удерживала твоя единственная записка, дорогая Ева. Записка, которую ты умудрилась предать мне через замначальника поезда во Владивостоке, некого Осадчего. Я до сих пор помню его фамилию. Помню твоё каждое слово в том письме. Ты заклинала меня, ради больной нашей дочери Эстер, ради сына Михаила не пытаться вернуться в родные места! Иначе жизнь их будет исковеркана и загублена. Прошло много лет. Я мог напомнить о себе и вернуться, но перед глазами всякий раз вставало твое слово, написанное жирными чернилами: «никогда». Видишь, я не ослушался тебя, дорогая Ева. Я поступил против твоей воли только в мае 1995 года.

Тогда по звонку доктора Рувина я прилетел на похороны нашего сына. Я наблюдал за вами из немногочисленной группы людей, которые пришли попрощаться с Мишей. Не смог даже бросить горсть земли. Я не приближался к тебе, дорогая моя Ева, боясь быть узнанным! Наверно, зря. Я с трудом распознал тебя. Как ты изменилась! Да и того молодого Самуила, которого ты помнишь (если помнишь), давно нет в помине. Я не сразу узнал и тебя, дорогая моя внучка Анечка! Прости меня, дорогая девочка, за то, что в свой последний приезд ни словом не обмолвился, кто я и зачем стою у могилы твоего папы и моего сына. Уже слишком поздно. Уже всё слишком поздно. Слово «никогда» имеет магическую силу.

22 года я – вдовец. У меня два прекрасных сына и четверо внуков. И теперь судьба даровала встречу с тобой, с драгоценной моей внучкой. Храни тебя Бог! В 1993 году к нам в Бостон приезжала на Международный съезд врачей-пульмонологов делегация докторов из Израиля. Он проходил у меня, в моей частной клинике. На этих встречах я познакомился с доктором Рувином. Тебе хорошо знакома эта фамилия, дорогая Ева. Доктор Рувин в больнице Тель а-Шомер наблюдал наряду с другими докторами-онкологами Мишеньку.

Как-то мы сидели с доктором в пабе, тянули виски. Я вдруг рассказал ему о своих потерянных в России детях. Представляю его изумление, когда он, вернувшись домой, взял в руки Мишину историю болезни. Его привлекла фамилия Баскин. Вместе с фамилией там всё совпадало с моим сбивчивым рассказом. И даты, и места, и сроки. И снова это слово «never» [29]. Я медлил, вспоминал слово «никогда» и никогда не прощу себя за то, что не успел обнять живого сына. Не прощу себе, что по звонку Рувина прилетел только на похороны. После его настойчивых звонков. Всю жизнь я нёс крест! Крест сына, имеющего несчастье быть сыном матери, которая была знакома с революционеркой! С ненормальной террористкой Гесей Гельфман!

Простите меня, внучка Анечка и дорогая Ева. Встреч больше не предвидится. Во всяком случае, на этой земле. Я тащу этот крест! Мне осталось несколько шагов до Голгофы. Дорогая Ева! Как бы я хотел лежать в еврейской земле, рядом с Мишенькой, чтобы уже никогда ничто не разлучило нас. На моем рабочем столе – завещание. Там немного. Я ведь всего лишь был доктором медицинских наук и имел хорошую клинику – медицинский центр пульмонологии. Это деньги тебе, дорогая внучка, на заграничное образование правнуков. Это и тебе, дорогая Ева, чтобы ты смогла прожить остаток жизни безбедно, в достатке. Не мучайся, дорогая моя, угрызениями совести – я ни в чем никого не виню. Как бы там ни было… мое вынужденное отрешение от семьи, некогда счастливой… протянувшееся через целую жизнь, никого не спасло. Ни тебя, ни наших детей…