Array Сборник - «Если нельзя, но очень хочется, то можно». Выпуск №2

Двадцать восьмой номер автобуса проехал отрезок узкого шоссе, затем потянулась грязная желтая стена, автобус замер и водитель объявил: «Бейт-кварот [27]». Анна заторопилась на выход, шелестя целлофаном, в который были завернуты красные розы. Она открыла металлическую калитку кладбища и не торопясь пошла по асфальтированной дорожке. У папиной могилы никого не собиралась увидеть. А тут она даже приостановилась. Может быть, задумавшись, пропустила нужный ряд? Это исключено. Вот на повороте примета – дерево с треснутым стволом. У каменной скамеечки стоял пожилой человек. Высокая статная фигура. Черная шляпа лежала на скамейке, а он в кипе стоял и курил, покусывая тонкие губы. Смотрел на могильную плиту. Анна прошла по узкой дорожке и, коснувшись его локтем, остановилась рядом. Стала разворачивать цветы.

– Простите, если мой вопрос покажется вам бестактным, но кем приходится вам покойный? – вдруг повернулся к ней незнакомец.

Он даже не поздоровался, не представился. Голос был тихий и в то же время раскатистый, а потому красивый, с едва уловимым непонятным чужим акцентом, который Анна никогда не слышала раньше. Но не это поразило. Она с изумлением смотрела на незнакомого человека. Почему стоит у родной могилы? Зачем стоит? Наверно, из любопытства. Просто из любопытства интересуется, кто похоронен в ней. Роза выпала у Анны из рук. Человек быстро наклонился, поднял цветок, вложил ей в ладонь.

– Это мой отец, – прошептала она.

Дрогнули густые поседевшие брови. Рука с погасшей сигаретой задрожала, когда стал оборачиваться вокруг себя в поисках места, куда бы ее бросить.

– Михаил бен, бен, – он прищурился, наклонился к могильной плите, стараясь прочесть ивритские буквы, высеченные на белом мраморе.

– Бен Самуил. Сын Самуила, – перевела она.

– Да, – протянул старик, низко наклонив голову, – сын Самуила. – Он замер. Анна смотрела на маленькую черную кипу, на аккуратно зачесанные назад густые и белые, как снег волосы. На коротко постриженную бородку. – Вечная ему память. – Старик низко поклонился. Постояли в молчании. – А отчего он умер?

Новый вопрос вдруг не показался Анне праздным. Она поймала себя на мысли, что вопросы незнакомого человека неожиданно перестали раздражать её. Напротив, за какие-то полторы-две минуты, пока стояла рядом, почувствовала неизвестно откуда взявшуюся необходимость рассказать этому опрятному, аккуратненькому старичку что-нибудь о себе, о папе. На кладбище не было ни ветерка. Не слышно ни шума проезжающих машин, ни гудков, ни чириканья птиц. Они стояли, не проронив ни слова.

Анна подумала: какой-то звуковой штиль. Если говорят, молчание – золото, то кладбище – это золотые прииски. Наверное, кладбище – это прииски. Идеальное место, где можно высвободить душу от невысказанной боли. От невысказанной боли, от груза тяжелых мыслей. От всего того, что не всегда можешь выразить человеку близкому, родному. «Папочка, папуля», – мысленно произнесла Анна, вызывая из памяти, как из небытия, давнишние картинки прекрасного детства. Такого короткого времени, когда они были вместе – папа и она.

– У папы обнаружили заражение крови. Он заболел после работ по ликвидации последствий Чернобыльской аварии. Папа был не просто ликвидатор. Отец был одним из конструкторов и строителем защитной каскадной стенки, позже названной «саркофаг». Спасал Европу от облучения. Заболел сам. Ему стали колоть лекарства. Сделали несколько уколов, но они закончились. Начали колоть другое лекарство. Кончилось и оно. Тогда закончили третьим. Давайте присядем, – неожиданно предложила она старику и опустилась на нагретую солнцем скамейку. Тот обернулся, присел рядом, взял в руки шляпу и нервно стал вращать её в высохших длинных пальцах. Пальцы заметно дрожали. – С таблетками было то же самое. Может, с точки зрения медицины оно и ничего, но с точки зрения больного… Папа знал свой диагноз – лейкемия, рак крови. Потом сломался энцефалограф. Чинили его, чинили, да так и не починили. Ну, ничего. Больные, страдающие заболеваниями мозга, обходились и без энцефалограмм. Вскоре папу с такими же безнадежными больными советские власти отправили на остров Валаам умирать. Дабы они своими увечьями не мозолили глаза остальным гражданам.

– Девочка моя, ныне весь мир огромный Валаам! Огромный остров, куда отправило весьма совестливых людей неблагодарное и безумное человечество, – вздохнул старик. Глаза его, без того черные, сделались ещё темнее. – Героем был твой папа.