Владимир Аристов - Открытые дворы. Стихотворения, эссе

Они просили, чтоб я вытребовал у сил
неземных прощенье —
Я должен стать гением, чтобы преодолеть себя.

Они сказали, что меня опознали —
Я самый средний из всех,
Я занял саму сердцевину мира.

Но я – мир, я – свет…

Мне говорят, что я – скверна, с которой
воюют все государства,
Сеятель грубого света, прошедшего тайно сквозь сито,
И поэтому приговорен…
А я думаю миру в досаду:
Я лишь источник самой чистой голубиной голубизны.

Тихий смех в полутемной ванной.
Женский голос без слез.
И еще один…

Вы прибежали с дождя
Раскрасневшиеся,
Сняв целлофановые страх-пакеты,
Уходили под воду,
Что сыпалась с потолка.

Вы стояли, смеясь, в прирученном дожде,
Но ветер иной раскачивал воду меж вами,
Ударяя в стены струнами певчей воды.

И навстречу течению музыки этой
Нераздельный голос ваш
Слитный
От сверкающих тел, говора-створок, смеха сестер
Залетал в промоины черные неба.

Нет больше слез,
Чтоб омыть
Прикасания к мертвым
Нынешним.

Но вещь, зараженную человеком,
С которой сражался ты в неузнанном зеркале,
словно с тенью своею,
Можно простою водою омыть.

Падали в дольний низ капли,
Смуглые плечи
Смутные пыльные дали
Сквозь светлое око воды
Все в вас голубело.

Но голос возносится
Возносится голос —
Ариетта сестер
Сирых.

Так в пределы звезд поднялась зона
звучащих уст без уст
Высветив весть о нас
И осколки узнанных голосов
В зеркале мира, созданном вновь, сверкали.

В нем оголилась глубокая кость
И сверкнула не кровь, а радуга
Как повязка воды.

И в ответ
Прозвенит над землей в проводах изоляторов хор
Из межзвездного дома
И раскроется в черном зеркале млечная дверь
возвращенья.

И слезы невидимого лица
Сольются в прозрачный и сумрачный
фарфор светящейся плоти
И скулки и бедра, как контуры ваз невесомых,
На террасах затеплятся в высоте.
Словно с вещи снят наконец неземной скафандр
Там, где перила незримой пыльцы водили нас за руку
В тот оголенный полет…
И небес этих фрески отпрянули ввысь.
И слепые еще для света
в воде за руки все вместе взялись
Влажные вестники – навстречу летящего купола
Неотделенные еще от внешнего смутного облика
И отраженные в небе от влажного этого асфальта
покатого
Кости открытого лба и
несмытого
мира завязь и связь.

Let us go then, you and I…

Ну что ж, пойдем,
Ты и я…

И в переулке
За водной гладью воздуха
Расстанемся
Здесь по сторонам решетки,
Где кладбище осенних самолетов —
Обезображенной случайно кленовой жести.

Ты скрылся в последнюю арку,
И я губы обвел изнутри языком,
И язык мой недвижно лег,
К зубам припав головою.

Ты мелькнул, как дельфин со свирепым лицом,
С огоньком сигареты
Уходя ночною Москвою.

И язык мой, блеснув,
Ушел вглубь меня,
Пробираясь по крови
С фонариком речи.

Выходи на поверхность, дельфин,
Это тело твое проступило во тьме
Еще ранних сырых переулков,
И из влажной глуби
Твоей и моей
Шел голос морской.

Стрекотал в фонтане дельфин
С медным плещущим мундштуком во рту,
Застыв перед входом
У зашторенных иллюминаторов глаз.

Кто слышал крик дельфина?

Я не слышал…

Кто дешифровывал в ночи их голоса
Из влажной донаучной тьмы
Родного переулка,
Кто с ними говорил на эсперанто междометий?

И погружаясь с головою
В поддельные осциллограммы
Их голос на руках вздымал?

Но разве мы там его ищем?