Владимир Аристов - Открытые дворы. Стихотворения, эссе

Танки неуправляемы,
Тонким клином уходят на юг,
Улетают на запад,
Будет жить в них мужская слеза,
Что запаяна в глубине их солдатского глаза.

Но ничем их,
Ничем их нельзя
Нам порадовать.

Бег на месте – и все ж по холмам,
Но безумье металла не в том,
А в другом – в том, что мы их
Сердечным не кормим овсом,
И небесным святым молоком
Мы не можем их в детстве порадовать.

Словно смутное стадо сирен
Иль свиней ностальгический слет
Сбились в кучу и тычутся рыльцами,
Нет обрыва для них, нет судьбы
Они метят не в наши грехи
И железные рушат стихи.

Мы их кормим с ладони железным овсом,
Но не любим их в нашем детстве простом
И в божественном нашем живом, но для них —
пролетающем мире пустом,
И ничем их не можем порадовать.

Гранитные рамы,
И в них – предельная даль.

Полдень. От тяжести камня в медленном дленьи
Ты без видимых крыльев летишь.

Ангел вступил носком на стезю
На ускользающем золоченом шаре.

Не было больше зеркала колебанья
И жидкой замазки небес.
Расторгнуты рамы пустые,
И за ними – море.

И тицианской Венеры
Колышется зеленый сорт тишины
И Кунсткамеры – фарфорово-точный мундир.

Растаявший признак льда
Да японский флаг
За кормою консульского дворца
На Мойке.

Искорки январского гранита
Залетают киноварью снегирей
В сокрытые наши ладони.
И летняя ночь ушла.

Прóклятый город, зачеркнутый пулями,
Здесь только люди живы.
Греют ладоней линии
Иней зеленых стен.

Но Зимний не взят…
И хоть зима еще
Все же в крови возродится
Черная наша весна.

Словно венозный вентиль
Есть и в ветвях измерзших.
И подвезут не напрасно
Жизни бензин в цистернах.
Хоть половина кубика
Крови из той цитадельной
Необоримой трезвости
Нам принадлежит.
Камешком кремневым кремлика
Под инженерным вымыслом,
Замком бессрочным замысла,
Выстоявшим на крови.

Соловьи пролетали
Комками свинцового цвета —
Ими во тьме окропляли поля.

Кашевары стояли стальные,
Устремив радиальные взгляды
На пылающий север.

Голос бездомный перебегал по холмам,
Люди, лишенные имени,
Бродили меж нас по равнине.

Незнакомого света штрихи
Были нанесены усталой рукой
На дверях каждого дома.

И сквозь пыльные эти царапины
На черноте амальгамы зеркал,
Видели вы в оставленном доме

Только вздыбленные плинтуса
И в проеме дверном – тень
Укрывшихся от потрясенья мира.

В этом доме
Вода еще дрожит на ноже,
Но уже отражается в ней незнакомое небо.

Отсветы фресок
Вовне отступившей сферы
С множеством лиц и глаз.

Там прозрачно светились
Приблизившись к нам – глаза
Пленного академика.

Ужас холодный бушевал на стене за ним,
Пламень коричнево-красный горел сам собой,
Словно фреска Ороско,
Где рука, где нога?

И не видно в невинном просторе,
В воздухе, скатанном в пылевые клубки,
Вход, исчезнувший в зеркальном проеме,
За которым сходятся к горизонту
Половицы покинутого дома вдали.

Они вошли, не стучась,
Счетчиками, словно спичками,
потрескивая в темноте,
Они обыскали меня
И деньги мои просветили дозиметром.
Разрéзали бритвой обои,
Осмотрели жену и дочь.
Они перетряхнули в квартире все живое и мертвое.
Они искали источник заразы.

Он освещал всю окрестность,
Оповещая мир обо мне,
Жегся холодным светляком и не давался в руки.

Они смотрели на меня так,
Словно я проглотил золотые запасы страны
И стал драгоценным.

Потом меня отвели в бронемобиль,
Сами шли рядом,
Я видел их сквозь оптические щели,
лупоглазые дыры,
Но никто не приблизился
Даже на сто шагов.

Потом меня замкнули где-то
В свинцово-воздушном пространстве
И допросили, крича в мегафон через пустошь.
Мне сказали, что я – источник опасности,
Невидимой глазу и сердцу.
Ликвидировать меня бесполезно —
Это только усилит мою вредоносность.
Но я должен с учеными вместе
(Это их огневые очки
Роговыми жокеями
Иногда проплывали
По краю пустыни)
Осознать, где сплетенье
Темных лучей во мне.