Владимир Аристов - Открытые дворы. Стихотворения, эссе

Я вышел в парк
я шел по замшелым тропкам
левой и правой ногой,
мне античная статуя,
сваленная навроде окурка,
сообщила из ретро-ленивых своих новостей:
не разбирается на огонь и солнце магнитная карточка,
что в прорезь входит, как язычок огня,

И впереди под деревьями зеленый склон
Был сплошь затенен.

Если въезжаешь на поезде
Оборотясь назад
(хлеб свой последний торопливо глотая)
Незаметно начнется лагуна
И посрамленные лгуны смолкнут

Видишь, уходит в ширь моря
серп этот —
призрачный город мгновенный
(уверен, не более года продлится мгновенье)

Город-виденье,
белые башни-домны,
в которых, наверно, пыль отвергнутая поет

и не Duomo, а Mestre
и не предместье Венеции,
а истинный город-пилот.

Сейчас в последний раз развеется дым

перед неясными вокзальными стеклами,
где поезд твой смолк
там поезда красоты – транспорт спасенья,
но Венеция сонм повторений, не способный уже улететь

А здесь рассеяться скорбно согласный
тот скульптурный, не тронутый вечностью
экологически чистый дым

что удержит его кроме красной
краски-каймы на трубах

Все дымы-побратимы
исчезание их – начало воспоминаний,
где дымы обратимы,
акварельное грязное пятнышко байкальского горизонта
разрастаясь цветет
где по граду иному
люди бродят рядясь в кафтаны
из желтого меркаптана-тумана

житель тот прежний влечется в наш день
и нехитрым перышком
истрeбимым мгновением
в утицу каждой улицы —
венецианской заводи
под молчаливое днище моторной лодки сойдет.

Лишь несколько лиц опечаленных оставили отпечатки
в фотопластинке оплавленного
плазменного стекла
спутников,
тех, кто сошел у озера без горизонта
на пол-пути к Венеции,
к испарившимся венериным циркам.

Не оправдаемся, если забуду
отсвет небесный этот, снятый с обоев
с дагерротипов содранный
глянец за глянцем…
Посланец… он улыбнулся, крыльями посылая привет
были заняты руки, он нес, как
статуэтку, нечто с обломленными
руками, с пробитым
носом и ртом
он скрылся мгновенно в проломе,
что уходом своим в Москве оставила ты
отсвет лица моего здесь еще загорал в боковом окне
пред ликами пылинок событий
из областей ничтожеств
рябинок наперстков…
Нашарить за спиной разбитую пепельницу
мраморной отстоявшейся воды
чтобы стряхнуть туда и отжать этот пепел
влажный пронесшийся
сквозь стекло

Через восемь лет, а не восемьдесят
Встретил ты меня на вокзале Termini

В полузимней куртке своей

И не так уж много минуло,
Это все ж обозримый срок.

Православная Пасха,
и прохладная римско-праздничная весна
Из Милана, с севера милого
Я приехал в эту южную сторону

Здесь в квартире твоей
оперенные ставни высоких окон
неподвижные со световыми щелями
со времен картины Иванова

Словно тот же свет, да не тот же мир
или только пригород мира – Рим
или города профиль – невиданный Гоголь-Рим?

Столько лет мы блуждали за прообразом мира
и в разреженном римском метро…

и Петро с Украины вдруг заходит в твой дом

Это узнанный Рим,
где расставлены все
по своим векам,
по своим местам
в добровольном зверинце
четвероногих арок,
колонн и форумов

Рим незрим,
он закрыт от нас
потому что глядимся сейчас мы друг в друга
и неузнаваемы незнакомые лица

В высоте
На соборе Петра,
на известняке cupola
я могу лишь прочесть “Здесь были Никола
и Василий из Городца”.

Не увидим, как спускаются в скрипт
под пенье псалма,
но поем мы, не узнавая, со всеми.

И неузнаваем, но светел мир в пасхальную ночь
эфиопы под марлями
рядом со стволами зелеными лилий

и из прошлого лица над огнями свечей
их когда-то с земли нашей смыло пламенем,
значит в пламени их надо искать

Если здесь каждый камень-хлеб,
что преломлен и порист в веках
Рим незримый – это люди вокруг,
что сейчас ускользают —
Мы не видим мгновение ока их…