Борис Ильичев - Рандеву

Будь то в хижинах или дворцах
(она редко когда выбирает),
ей удобнее жить в двух сердцах,
а в одном она только страдает.

Амур не выдаёт нам полиса
на страхование от ран.
Он метит в вас пониже пояса
и жертву тянет на таран.

Вот Дон Кихот копьём прицелится —
честь Дульцинеи воевать,
но Санчо видит – это мельница,
А Дульцинеи не видать.

Не дружат Дульцинеи с Дон Кихотами,
поскольку Дон Жуаны им милей.
Зачем им Дон Кихоты с их заботами,
у Дон Жуанов – ласки горячей.

Года пройдут – всё успокоится,
от старых ран исчезнет след.
Прискучит Дон Жуану вольница,
оглянется, а Донны Анны нет.

Буквы чёрные на белых листах
как вагоны в грузовых поездах,
что стучат на стыках рельсов тук-тук
в обещаниях встреч и разлук.

В этих звуках каждый слышит своё.
Мне же чудится дыханье твоё.
Только знаков препинаний не счесть,
потому и не понять эту весть.

Мы стоим, под нами мокрый перрон.
Над перроном хриплый кашель ворон.
Ну, а мы всё ловим стук поездов,
Пассажиров этот временный кров.

Строчки словно многорельсовый путь,
а куда он нас ведёт – позабудь,
лучше вовсе здесь не думать о том,
да и слёзы отложить на потом…

Вот женщина за лёгкой занавеской
На снег глядит и думает о том,
что нет пока такой причины веской,
чтобы навсегда покинуть этот дом.

Покинуть дом резонно, но отчасти,
Поэтому в глазах её тоска.
Бывает, нелюбовь нам заменяет счастье —
Картина есть, но нет последнего мазка.

А снег летит и голые берёзы
Как будто пухом укрывает на ночлег,
Она глядит, и призрачные грёзы
Плывут пред нею, превращаясь в снег.

Губами солёными грешными
ласкала, целуя меня.
Я помню, как яблоком в трещинках
дышала та ночь сентября.
Однажды такою же полночью
искусан бессонницей в кровь,
припомню, какой я был сволочью
и первую в жизни любовь.
И море с закатами грязными,
которые шторм не отмыл…
Какими мы были с ней разными —
наверно, за то и любил.
Осталась в душе эта трещина,
хоть всё это было давно…
Любила ль меня эта женщина? —
теперь мне и ей всё равно.

Дарите женщине мечты,
дарите искренно и чисто,
ведь даже звёзды на монистах
не стоят женской красоты.

Любовь дарите слабым сим,
она их делает сильнее.
Дарите парки и аллеи,
дарите звёзды в небе им.

Дарите женщинам цветы,
и в дождь, и в ясную погоду.
Всегда, в любое время года,
дарите женщинам цветы.

Дарите чаще радость встреч,
и с нею радости общенья,
и немоту от восхищенья,
не стоит, право, их беречь.

Не стройте на дарах расчёт.
Он и бессмысленен, и зыбок.
Они надарят вам улыбок
и сердце, если повезёт.

И я когда то проходил
по этим улицам невзрачным.
Порою в настроенье мрачном,
порою над землёй парил.

Валились звёзды стылые с небес,
и остро пахло рыбою и влагой,
и пыл желанья разжигал в нас бес,
Опаивая нас любовной брагой.

Мне снились пароходные гудки
И девочек волнующие формы,
Огромный, словно жизнь, простор реки,
И 200 граммов хлеба детской нормы.

Я корку хлеба и теперь ценю —
А вкус её в мои проникнул гены…
За нелюбовь плачу свою пеню,
За детский стыд и первые измены.

Где женщины, что обожали нас?
Где нежных рук и губ прикосновенья? —
Как я был глуп, когда хотел быть груб…
Но поздние без толку сожаленья.

Пришла пора заснуть, и белый пароход,
винтами вспенив памяти остатки,
мне прогудит и уплывёт вперёд,
качнув волной былой любви заплатки.

Когда смотрю в альбомах фотографии,
то вижу в благородной желтизне
истории следы и географии,
героев, прикасавшихся ко мне.

Как изменялись формы их от времени:
дагерротип, велюр или картон.
И чаще бьётся жилка возле темени,
и струны времени меняют тон.