Эмиль Вейцман - Жестокий романс (сборник)

……………………………………….

Гроза вдалеке догорающим хворостом
Порой оживлялась на краткие миги…
Мы въехали в город на бешеной скорости;
Таксист глухо вымолвил:
– Вот мы и в Риге!..
Минуту спустя у какого-то дома
К концу подошла наша адская гонка…
Бросаю водителю сжатые комом
Какие-то деньги, а тот мне вдогонку
Небрежно бросает в ответ, словно сдачу,
Короткую фразу:
– Я ждать буду, значит…
Вбегаю в подъезд. По ступенькам щербатым
Спешу, задыхаясь, подняться на пятый.

И сердце
о рёбра
«грудного
колодца»
ведёрком
колодезным
с силою
бьётся –
С верёвок-сосудов готово сорваться
И грохнуться вниз…
У квартиры семнадцать
Дверь настежь…
Как будто бы тёмная сила,
Меня ожидая, её отворила…
Порог позади; я неспешно миную
Унылую комнату полупустую
И в спальню вхожу, освещённую еле
Огнём ночничка, что горит у постели.
В постели Людмила лежит без сознания;
У скорбного ложа, как изваяние,
Мать умирающей в горе застыла;
Пытаюсь хоть слово промолвить –
не в силах!
Тогда я в душе начинаю кричать,
и…
От крика немого Она на кровати,
Со стоном тяжёлым внезапно садится,
От страха сжимая глаза, и в глазницах
Теперь они словно два сморщенных шрама;
Ей рот раздирает предсмертное:
– Ма-а-ма!
Его ты впустила?!
– Доченька, милая!
С тобою лишь я! Никого не впустила я!
Наверное, стукнула дверь по соседству…
– Он – смерть!
Он пришёл!
Он со мной наконец-то!
Умирает…

Не знаю, как вновь оказался в машине,
Как было потом на обратной дороге;
Душа моя стынет ещё и поныне,
Лишь вспомню ту смерть…
Остаются итоги.
Почти уже кончилась наша поездка,
Когда я в сознанье пришёл после шока –
Мой хмурый шофёр тормознул слишком резко,
И тут я ушибся и очень жестоко.
Наш город ночной был за стёклами снова,
Безмолвный в своей предрассветной дремоте.
Ругнувшись, спросил я шофера:
– Давно вы
На этой работе?!
– На этой работе?
А что?
– Да ушибся по милости вашей!
Ответ его был непонятен и страшен:
– Семь лет до того, как я насмерть разбился,
Бомбил я в Москве, год назад отбомбился.

………………………………………………..

И вóт, заплатив напоследок по счёту,
Я вылез с трудом из салона «Фиата»,
И тут же такси понеслось к повороту,
Мерцанием мертвенно-жёлтым объято.

Разум вернулся ко мне
только спустя полгода,
После того как в Риге
той ночью я побывал…
Оказалось, меня нашли
в минутах пяти хода
От места, где сел я в машину,
чтобы ехать в ней на вокзал.
Я на земле валялся
за каким-то старым сараем
И умолял, чтоб до Риги
«билетик» про́дали мне…
В психушке я тихим стал,
но полностью невменяем,
Блаженно весь день улыбался,
как будто бы счастлив вполне…
Что ж, если один другому
собственных мыслей ближе,
Но каждый стремится другому
всё сделать наперекор,
То часто безумие только
душевные раны залижет,
Словом-ножом нанесённые –
в душу, в сердцах, в упор!
1970, октябрь-ноябрь 2009

О Век, в котором жить нам суждено,
Бороться и страдать нам суждено!
Ты так велик и так бесчеловечен.
Ты в космос «прорубить сумел окно»,
Но как ты истязал нас, как калечил!

Ты пьёшь из чаш бесчисленных арен,
Людские страсти пьёшь из чаш арен.
Мильоны этих чаш до дна ты дóпил –
Сражайся гладиатором, спортсмен!
Глотай тайком успеха ради допинг!

О Век, в котором стольким суждено,
О нашей подлой жизни суждено,
Вопросы задавать тебе до гроба.
О Век рекламы, гангстеров, кино,
Ты сфинксом возлежишь на небоскрёбах!

А если ты, о Век, предвестник туч,
Обещанных Пророком грозных туч,
Рождённых в землях мулл и муэдзинов?
Сорвёшь ли, Век, с кувшина ты сургуч,
Заклятье сняв со своры злобных джиннов?

Но если ты и век, что нам пошлёт,
Пришельцев нам неведомых пошлёт
Из мира, обозначенного Иксом?
«Век-волкодав»! Отвéть,
зачем твой рот
Кривится мне в ответ в улыбке сфинкса?!

В этот час над древней столицей
Великой Руси единой
На высоте километров тридцать
Ползла какая-то чертовщина.
Ползла над домишками, да над лачужками,
Да над зданьями над модерновыми,
На фоне которых игрушками
Церкви «старыя» стоят что «новыя».
А на Тверской-Ямской, да на Питерской,
Да на прочих улицах и «прошпектах»
Возле булочных и кондитерских,
У хозяйственных и электро,
Возле ГУМа да возле ЦУМа,
Порастративши свои рублики,
Рты раскрыв,
изумляясь,
угрюмо
На знаменье глазели из публики.
И крестились порой между враками
Бабки-Фёклы да Бабки-Мавры.
Молодые же –
больше калякали
Про пришельцев с «Альфы-Центавры».
Были, впрочем, также и скептики –
Потрясали своей «ерудицией»
И с позиции диалектики
Обзывали знаменье фикцией…
А оно, не смущаясь нисколечко
Популярности столь широченной,
Потихонечку, полегонечку
Обратно в просторы вселенной
Уползло себе – неровён вдруг час
Осерчают всерьёз ракетчики…
Ну, друзья мои, вот и кончен сказ;
Согласован он мною полностью с ТАСС.
Где ж вы, други мои, газетчики?!