Наталья Метелица - Свидетельство о нерождении. В стихах

Я не прошу ни льгот, ни одолжений
и даже научилась так болеть,
что кто-то позавидовал болезни
и бросил дома кровью истекать,
пока терпела мокрая кровать,
чтоб за ребёнком умершим не влезли.

Внутри не оставалось ничего,
что б помнило о вечности высокой
и для чего постскриптум, эпилоги,
когда протух беременный живот.
……
А после начинается игра…
Как будто разговаривают люди…
Как будто никого никто не судит
за память,
отлучённую от ран…

Тишина не слушает меня.
Тишина с е б я не понимает.
Учится транскрипции вранья,
а солгать – отличница немая.

Может, переехать в твой шалаш?
Там, в раю, понятливее стены?
Всё-таки – п р и р о д а!.. а не наш
блеф из декорации манерной.

Даже от страдания смешно.
Будто понарошку и страдали.
Счастье, что один из нас больной
и владеет техникой скандала.
………
А иначе в этой тишине
рифма – мой единственный будильник.

Разбудила, глупая… За ней
буквы как убийцы приходили.

В молчании моём и ты спокойней,
и люди не торопятся солгать,
что им приятен похоронный гам
вокруг нераспустившихся левкоев.

Легко ли пересеять красоту,
которая себя не доказала
лишь потому, что и сама немало
терпела недоказанных?.. Болтун
измучился, словами помогая,
не зная, как жестока тишина,
которая в цветах погребена,
а ей опять навязывают гаммы.

Половинки растревожились.
Обманули их про целое.
Целый мир сошёл с дистанции.
Мудрецы сошли с ума.

Половинкам в ссоре сложно ли,
если гром погоду делает
и войне не важно, драться ли —
или драку разнимать…
…

Всё равно, откуда треснуло —
вытекает одинаково.
В целом вымучили ценное.
В звуках громкость отошла.

А вначале было весело:
не гремело – только плакало.
И отплакалось, наверное б,
да дистанция мала.

Родных не удаляют даже мёртвых.
Хранят не память – а живых людей,
в которых если плотское и стёрто,
то кожа осязается теплей.

Иная.
Но по-прежнему так близко,
что можно задохнуться от тоски,
где близость – пот безмолвной переписки,
впитавшей всех ночей черновики.
…
А набело и не было! Стихами
становятся случайные слова.
Без ведома пришедшие.

Глухая —
а слышу…

Это Ты мне диктовал?!

Мы никогда не будем прежними,
разрушив наш весенний мир
к рожденью первого подснежника —
и продолжая слыть людьми.

Людьми, которым всё простительно?
Недолизнуть – но оплевать
и на открытках поздравительных
слог эпитафий упражнять…

Забытых заново не пробуй!
Они – заложники стиха,
где рифмы – та же требуха,
но лучшей требуют утробы.

Каприз капризу – не указ,
да получается иначе:
пока размером озадачен,
и смысл сливаешь в унитаз.
………

Ты можешь убеждать и дальше,
что я примерила не то
и что свободное пальто
всю стройность делает пустячной, —

но даже осень не поймёт,
откуда в мире столько грязи
и почему чужой заразой
зовут свой рынок нечистот…

Что мне оценки и слова,
когда оценщик без доверья,
и чем просторней вещи мерю,
тем хуже помнит голова
забытых заново…

Мой новый день не будет одинок.
Оставит одиночество на завтра,
а завтра передвинет прежний срок
и «где-то» трансформирует
в «куда-то», —

до бесконечности
стирая календарь,
до бесконечности
его же продлевая…

Не смейся.)
Это только чехарда.
Но только потому
я и живая.

Ноги вышли в открытые окна.
Руки дома остались писать.
Лишь меня не спросили о сроках
р а с ч л е н е н и я на небесах.

И отправили в разные жизни
по кускам – наблюденья вести,
как легко нарожал афоризмы
не сумевший две мысли скрестить.

Пересохшему озеру нечего
о себе рассказать отражению.
По нему не скучают купания,
и напиться никто не спешит.