Николай Глазков - Избранное

Он вошел в распахнутой шубе,
Какой-то сверток держал.
Зуб его не стоял на зубе,
Незнакомец дрожал.

Потом заговорил отрывисто, быстро,
Рукою по лбу провел, —
Из глаз его посыпались искры
И поп а дали на ковер.

Ковер загорелся, и струйки огня
Потекли по обоям вверх;
Огонь оконные рамы обнял
И высунулся за дверь.

Незнакомец думал: гореть нам, жить ли?
Решил вопрос в пользу «жить».
Вынул из свертка огнетушитель
И начал пожар тушить.

Когда погасли последние вспышки
Затухающих искр,
Незнакомец сказал, что слишком
Пустился на риск.

Потом добавил: — Теперь мне жарко,
Даже почти хорошо… —
Головой поклонился, ногой отшаркал
И незаметно ушел.

В созвездья линзами двоякими
Труба смотрела Галилея.
В страну, открытую варягами,
Плыла Колумба кораблея.

В страну открытую, забытую —
Таков удел любых Америк,
А старый мир стал картой битою,
Наивной картой Птоломея.

Эх, раскинулось да Запорожье
У Днепра.
Люди уходили за Поволжье.
Или я не прав?

Наши предки шашками рубали,
Налетая на невольничий базар:
Плохо быть рабами
Всяких там хазар.

И скакали кони по долинам,
По полям.
Только плохо подчиняться мандаринам
И сражаться даром за бояр.

Это в непробудном этом детстве
Я припоминаю, как во сне.
Мир сиял, огромен и естествен,
В жалкой исторической возне.

А школа мало мне дала:
Там обучали только фразам,
А надо изучать дела
Затем, чтоб развивался разум.

Я был изгой и ротозей,
О чем не сожалел нимало,
Хоть, кроме нескольких друзей,
Среда меня не понимала.

Я был всамделишный изгой,
Не умещающийся в эру,
А в классе целый день доской
Скрипят старательно по мелу.

Мне было многое дано,
Читать я мог бы Вальтер Скотта,
Но пропрошли давным-давно
Мои потерянные годы.

Тогда я был еще дурак,
Но я не знал, учившись в школе,
Что, не куря еще табак,
Нельзя писать стихов о море…

Прошли года навстречу бедам,
Я осознал, что не старьем
Прекрасен мир, что быть поэтом
Гораздо лучше, чем царем.

Поэта день — как д е нь царя,
Всю жизнь готов трудиться я.
Но каждый раз — тенденция
И всякий раз — традиция.
Ловлю минуту каждую
И волю проявляю.
В стихах, однако, царствую
Я, а не управляю.

Надо плакать иль смеяться —
На оркестрах полотна
Будут образы сменяться,
Как в трамвае у окна.

Это было лет за триста
До тебя, Луи Люмьер,
И великие артисты
Все могли (кто как умел).

Но судьба не помогала
Всефортунною рукой,
И на бедного Макара
Шишки падали (на кой?).

А теперь, билет потрогав
По цене рубля за три,
Приходи в кинематограф
И смотри.

Проходя по знойному Арбату,
Я мечтал всегда по мелочам.
И людей бегущую армаду
Я, не изучая, замечал.

Я не знал, куда они спешили,—
Всяк по-всякому спешил пожить,—
Но проверено, как дважды два четыре:
Мне некуда больше спешить.

Все суета сует и всяческая суета.
Я всех люблю. Желаю всем успеха.
Но не влияет на меня среда.
Я все могу, но только мне не к спеху.

Жила на свете женщина,
Ей было двадцать лет.
Была она уже жена,
А может быть, и нет.

Приехала на «форде»,
Явилась в кабинет,
А муж ее на фронте,
А может быть, и нет.

Разделась и оделась,
Глядит туды-сюды.
Вдруг очень захотелось
Ей прыгнуть с высоты.

Устроен испокону
Веков так белый свет,
Что прыгнула с балкону,
А может быть, и нет.

Так написал банальные
Стихи один поэт,
Должно быть, гениальные,
А может быть, и нет.

По пароходу дождь идет,
На пароходе здорово!
Мне кажется, что пароход
Дождем относит в сторону.