Вячеслав Панкратов - Эмпирика любви, Евангелие от…

Он двинулся к стене, но обернулся:
– А почему ты не спросил, кто я?
Ведь мы с тобой увиделись впервые.

Но тут, конечно, рассмеялся я:
– Я просто знаю, кто ты… Ты – мой бес,
моя дразнилка, мой упрек пространству.
Возможно даже больше – Люцифер [6] Люцифер – (лат. – «Светоносный), в римской мифологии – олицетворение утренней звезды (Венеры), в христианстве – падший ангел, Сатана. …

Ты – мой Непроходящий непокой…

Он усмехнулся:
– Вот на этом кончим.
Коль разобрался сам, то я пошел…
(Лукавый взгляд, над ним волнистый локон
и серые спокойные глаза).
«Ах, книжный червь, – подумал я опять, —
зачем я для себя – тебя придумал?
Чтоб было с кем мне по ночам болтать?»

– Когда не можешь не писать, – пиши.
Быть может прав тот, кто сказал нам: «Любим!»

И он ушел: шагнул к своей стене
и постепенно растворился в книгах.
В какой из них жила его душа?
В одной?.. во всех?.. И в каждой понемногу?

Я подошел к столу и взял листки,
что он случайно вытянул из кипы,
и снова усмехнулся: «Ловкий бес,
сумел найти, что я не ожидал,
и что он предварял самим собою».

Передо мной лежал мой старый «Сон»:

«… Который час? – спросили у него,
И он ответил пробегавшим: Вечность!..»

Я видел сон…

Мы с девушкой одной,
играя, бегали по закоулкам
какой-то сцены старого театра,
похожего на брошенный амбар:
сдвигали рамы, трогали холсты,
как белки, пролезали сквозь решетки
и драпировку старых декораций,
скопившихся за годы.
Веселясь,
мы шли вперед, за нами шли другие,
и наполняли эту сцену жизни
своими молодыми голосами,
звенящими, как радость удивленья.

Здесь было все: телеги, жернова,
колеса, бочки, седла, этажерки,
канаты, фонари, прожектора,
противовесы, цепи, хомуты
и снова – декорации, столы,
поломанные кресла, канделябры…
И все кругом – как яркий карнавал!

Нам было радостно и интересно,
и в каждом взгляде было удивленье
и новизна, открывшаяся нам,
и все кругом сияло, словно праздник.
Но главное – мы были вместе с ней.

С той девушкой, мы были словно дети,
По сцене и по жизни были вместе,
Рука в руке, глаза в глаза во всем:
Бежали вместе, радовались вместе
Тем новым неожиданностям, что
Дарила обстановка закулисья,

И духом общим связаны, как будто
Существовали в коконе одном,
Нас охранявшем от другого мира.
И в кокон мы впускали только то,
Что нас затронуло и поразило.

Я весь был в ней, она была во мне.
Как это много – духом быть единым
И, как само собою, жить в другом!..

И вдруг… Вдруг что-то изменилось в ней,
Как будто чей-то голос пролетел
Или беззвучно чей-то дух пронесся.
Его не слышал я, но вот она…

Она как будто сразу испугалась
И начала отыскивать глазами
То, что услышала и поняла,
И я невольно начал вместе с ней
Отыскивать вокруг, что так смутило,
Обеспокоило ее лицо.

Кругом толпа играла карнавально,
И я не мог найти то, что искал,
Не мог понять, что тронуло ее
И что она пыталась отыскать.
И вдруг увидел в стороне мужчину,
В цилиндре, фраке, в шелковой накидке,
С холодными блестящими глазами
И тростью с набалдашником в руках.

Ужели он?.. Я быстро с удивленьем
Взглянул на девушку. Я знать хотел, спросить,
Сказать хотел – во сне сказать не просто, —
Смотрел в нее и взгляд ее искал.
Но не нашел. Она была со мной,
Еще со мной, но взгляд его искала
И неподвижно на него смотрела,
Не отрываясь, словно на судьбу.

Какая связь? Откуда? Почему?
Что тронуло ее? – подумал я.
И почему такое беспокойство
При взгляде на него?.. А он?.. Что – он?..

Он тоже на нее смотрел в упор
Своим холодным, словно мертвым взглядом,
Затем неторопливо на меня
Взгляд перевел, какое-то мгновенье
Смотрел в глаза мне, словно изучал
И понимал, что с ней мы были вместе,
Затем отбросил трость и поднял прут —
Железный прут из хлама под ногами —
И этот прут, как длинный ржавый меч
Послал в меня…