Дмитрий Гладкий - Смуглый день (сборник)

С пюпитров крыш стряхнувши ноты,
К всему привыкших воробьёв, –
Взъерошит кружевным гавотом
Бредовый шепоток снегов.

Посапывая, город дышит
Из-под подушки облаков,
И вот, уже сквозь сон не слышит
Печально шелестящих слов.

А озеро с моста искрится,
Что полированный рояль…
И нам с тобой опять не спится,
И сердцу вновь чего-то жаль.

Порывисто, огульно, виновато
Любили мы, – да то, что воровато,
Никак не останавливало нас.

Мы были молоды, прекрасны и щедры
И вера в собственное постоянство
Нам заменяла правила игры, –
Мы создавали новые миры…

…В каких теперь ты царствуешь пространствах?
…Какие я выдумываю сейчас?

Всё тише вдох. Уже за тридцать пять,
и я ищу: кому бы попенять,
что давеча от свежести лоснился,
а нынче – глядь – уже поизносился;
за то, что с каждым разом всё верней
подруг себе я выбираю подурней?
Кому перед судьбой держать ответ
за белый безнадёжности билет,
за то, что не сумел расправить плеч,
пытаясь свою голову сберечь,
что о фантазий пыльных большаки
моя бессонница разбила башмаки?
За то, что я не верю в чувство долга,
один и тот же что пиджак подолгу
приходится, увы, теперь носить,
за верность нищете – кого бранить?
За скользкую окольную тропу
и за кликуш клюющую толпу,
за ложь и боль, предательство и страх
на чьих лежит ответственность плечах?
Кто на пирах меня скамьи лишил,
кто жизнь так угрюмо сшил,
что самому с собой противно быть…
Кого сейчас за это мне винить?
Уж не того ль, кто в руки дал челнок,
веретено и пряжу, чтобы смог
из кропотливых лоскутов труда
я выкроить такие города,
такие земли, воды, небеса,
где ангелов благие голоса
мои невзгоды зычно отпоют
и замыслы Творца душе вернут?..

Глотает вмиг тебя вагон,
Стою покорно.
Вокзала хриплый вавилон
Берёт за горло.
В холодном тамбуре к окну
Ты лбом прижмёшься,
Домыслить истину одну –
Что не вернёшься…
А даже если позову,
Не возвращайся.
Здесь только призраки живут,
И те – несчастны.

А подбрось-ка ты хмелевых шишек в камин,
Да встречай же меня у порога!
Нет камина? Да что ж я, ей-богу:
Всё не чую, не вижу руин…
Но люблю ведь тебя, недотрога!

От усталости мне поднеси коньяку,
Стол накрой и постель постели.
Нет постели?! Что мне – мужику –
Я вернусь. Я приду на неделе.

Что может быть терпеливей
Чугунных истёртых ступеней,
На которых – оттиском «Заводъ Гершензона» –
Застыла эпоха, замерли тени шагов?

И призрак моей памяти мнётся здесь в очереди
За теми, кого сегодня помнят старые ступени.

– Как думаешь, Бог есть?
– Думаю, да.
– Тогда почему ты печальный?

Склонился к её лицу, увидел тень,
брошенную моими губами, и испугался:
был ли это я? Или какой божок
ходит за ней по пятам,
выжидая удобный момент,
чтоб умыкнуть её у меня…

Однажды мир узнал, что больше нет любви.
Она ушла внезапно, не простившись,
и ни тебе записки, ни полслова…
Об этом сообщили все газеты,
хрипело радио с утра,
а популярный телекомментатор
расплакался, чудак, в прямом эфире.
Мир разделился на чужих и нелюбимых
мужчин и женщин, и печаль вползала
в святые опустевшие места.
Застыли биржи, банки и конторы,
правительство к порядку призывало
растерянный народ, но флот и сухопутные войска
на всякий случай привели в готовность –
конец ли света, не конец,
а конституция, дружок, не горсть изюма, –
функционировать должна, пусть даже
и без любви – уж ей-то не впервой…

Но только мы не знали ничего,
сверчками целый день в неведенье проспав,
и в сумерках от голода проснулись,
и целовались, да так долго, что щетина
успела на щеках моих взойти.
А после мы отправились в кафе,
где грустный и подвыпивший буфетчик
нам щедро налил коньяка, и вот тогда
мы новости последние узнали…
И ты то плакала, то в голос хохотала
над незадачливой подругою своей,
вложившей деньги в брачное агентство
и модный свадебный салон…
Потом по улицам пустынным мы брели,
разглядывали трещины в асфальте
сосредоточенно, как пара голубей,
и редкие прохожие нам вслед
смотрели озадаченно подолгу,
дивясь, что, взявшись за руки, мы ходим
в объятьях света тусклых фонарей.