Дмитрий Гладкий - Смуглый день (сборник)

А кто сюда приедет в первый раз,
Где, что, да как – не спрашивайте совета.
Вопросы ваши, – ваши и ответы.
А я уехал. Вот и весь рассказ.

Хоть ласкаешь ты губы звуками,
Не гнушайся подёнщины, друг.
Окружен ты лихими пичугами
И обласкан святыми пьянчугами,
Ко двору – не к добру без заслуг?
Без заслуг, без хлопот, без башки
Мы любимых могли хоронить,
Потому как иные божки
Звали нас на свои большаки.
А и надо ли было спешить?..
Собери своих песенок взвод,
Угости их, чем в доме найдёшь, –
Хлебом ли, старым пасхальным яйцом…
Ты себя не убьёшь. И меня не убьёшь.
Просто выпьем – и дело с концом.

7.15. Просыпаюсь. Душ. Одеваться.
7.45. Кофе. Позавтракать не успею опять.
8.06. В троллейбус не влезть.
8.12. Удаётся прорваться.
9.00. Уже потянуло с работы домой.
10.30. Может, с утра напиться?
11.40. Перерыв на обед уже скоро.
12.05. Кружку пива или сто водки взять?
13.30. Шеф уехал – планёрка не состоится.
14.27. В работе нет смысла совсем.
15.15. Еду с друзьями встречаться.
17.09. Кажется, нет уже денег.
17.22. Начинает болеть голова.
17.36. А всё-таки деньги есть!
22.38. Как откажешь, если женщина просит!
23.20. Пора одеваться.
23.43. Задремал в такси.
24.30. Завтра – не хуже. Всё повторится.

Когда проглядел приближенье таинственной ночи,
я листом был пожалован каштановым, ржавым
с плеча припозднившейся осени, баловницы,
глазастой шалуньи.
Я платил ей оброки – кабальную жатву из строчек,
а душа проплывала в пространствах
весёлых, державных,
но всегда возвращалась.
Стыдливо-покойной, усталой гетерой,
охрипшей певуньей.
И вся жизнь казалась нелепицей вздорной,
словно лыжи в прихожей у вешалки летом.
Но шаманил сверчок за стеной, за звездой, –
виртуоз просторечья,
и куражился ветер в щелях
над судьбой беспризорной –
а всё это и было, по сути, советом.
И стало ответом: что за слово, с которого
всё начиналось,
почему оно стало предтечей.
Это вечнозелёное слово – порука любви круговая –
колобродит оно, паруса раздувает,
наполняет мехи, над лозою щебечет
и смерть отмечает зелёным венцом просветленья.
Чтоб доверился камень зерну.
Позвонками упруго играя,
чтоб душа осеняла крылами просторы стиха,
и, пытаясь себя к небесам приспособить,
у звезды кареглазой училась терпенью.

Королева лукавой усмешки,
Ты меня полюбить не смогла.
Не гулять нам уж больше неспешно
Вдоль эмалевой глади пруда.

И людская молва не осудит
Неуклюжего беса в ребре,
И никто головы не остудит,
Одинокой в своём серебре.

Я забуду тебя, безусловно.
Лишь украдкой вздохну об одном:
Жаль, что будешь совсем не виновна
Ты в игрушечном счастье моём.

Нет, не словами – зеленью травы
хотел было писать твои портреты,
но не хватило рук и головы.
Ни слов, ни красок, понимаешь, нет на это!

Тебе бы разыскать самой
Палитру, краски, кисти, крошку неба –
Вот, девочка, когда б пошли холсты
как юные и неумелые солдаты!

А я, ленивым голубем, чураться
вдруг начал общности с рассудком,
всё гадая, – что ж в тебе зачато.

Но, впрочем, ведь любил тебя!
И разве виновата,
была ты, что могла так воровато
плести мечты, лепить свои скульптуры…

Да, я забыл упомянуть,
что в залежах своей макулатуры
я воцарил твоё шальное имя,
и на губах обветренных катал
как камушек морской: «к» – «с» – и после – «я».

Как сам? Да так… Шаманю понемногу,
и жить хочу, и умереть, – ей-богу –
тут тоже постоянства нет,
как нет его ни в чём – ни в песнях,
ни в дорогах, ни в любви, ни даже
в тех мечтах, от коих я отрёкся.
Сегодня день-деньской промучился обманом.
Но знаю наперёд, что этот мир облёкся
благословением божьим, как дурманом,

как будто мы горящую путевку
в минувшее купили на двоих…

Я помню: «…И укусит за бочок», –
ребёнка заполночь баюкает Светлана,
а на ребре гранёного стакана
свет ночника причудливо дрожит.

Я помню дом: в ночи окно не спит,
в ночи Светлана колыбель качает
и нимбом рук своих оберегает
Вселенную размером с кулачок.