Дмитрий Гладкий - Смуглый день (сборник)

От электрички – с километр;
С подножки спрыгнув на ходу,
Межой, заросшей бересклетом,
Я до околицы дойду.

Там спит берёза одиноко,
Как бы стеснённая корсажем,
Гвоздём воткнув хромую ногу
В горизонтальность пейзажа.

И перевёрнутою кружкой
В репейника седой кайме
Незавершённая церквушка
Стоит без шапки на холме.

Как недочитанные книги
Дома заброшенные ждут,
Но лишь святых забытых лики
Там словно призраки живут.

Я постою на перекрёстке
Двух улиц – Мира и Труда,
Одна из них ведёт к погосту,
Другая – вовсе в никуда.

Но прыснет вдруг из-под калитки
Как туз из шулерской руки
Щенок в отчаянной попытке
Мои прикончить башмаки.

Он здесь царит, чтоб ежечасно
Верней теорий и идей
Напоминать, что жизнь прекрасна
И сущее бессмертно в ней.

…Будто кто-то в хрустале
Чай мешает ложечкой –
Застучали по воде
Быстрых капель ноженьки.

Сыпет летняя гроза
Капли по щепотке,
Щурит Ладога глаза
Словно от щекотки.

Как пастух на водопой
С утренней прохладой
Дождь уводит за собой
Волн-барашков стадо.

Убегая, он ещё
Что-то шепчет Ладоге,
Бросив солнцу на плечо
Полотенце радуги.

Где ласточки склевали май зелёный,
Там в осень, в тишину стрекозьих снов
Созвездья выпадают красных клёнов
И блекнут радуги застенчивых цветов.

День говорком грудным пронзён навылет,
И спорит с камнем чистотой своей
Протяжный взмах отяжелевших крыльев
Приколотых к закату журавлей.

Как синевой витийствует природа!
Струит неспешно на полей холсты
Из голубого глаза небосвода
Всю мудрость лаконичной простоты.

Я не мечтаю о спортивном «Мерседесе»,
Мне за грехи отведена работа –
Играть в мимансе бесконечной пьесы,
Поставленной почётным идиотом.
А так хотел жить с пользой для народа!
Да он повадками давно уже не тот –
Вмиг из моей залапанной свободы
Для огорода пугало набьёт.
Он в мачехи себе призвал волчицу,
Что выкормила римских близнецов,
К ней тщетно льнёт и силится напиться
Из бронзовых пустых её сосцов.
Но я не первый горькое коварство
Смиренно и безропотно приемлю:
Пусть кто-то лучший любит государство,
А мне любить оставьте эту землю,
Что красками полей затейливо-воздушна
И так легка, как детская ладонь, –
В ней ягод гроздь и свежая горбушка,
Она трепещет, лишь её затронь.
Где в старых Кодрах в пригоршне холмов
Как яблоко, укутанное в стружку,
Вздыхает в дрёме и не видит снов
Заброшенная белая церквушка.

Пусть Господь подопрёт мне висок
черенком виноградным,
когда захочу я губами припасть к облакам,
к источнику чистого слова…

Или нет, пускай лучше матушка
утешит меня и обнимет.
Тогда я пойму, что всё ещё здесь.
Тогда вспомню всех, кого я любил…

Кто ещё может помнить о прошлом там,
где земля, не скованная правилами формы,
не знавшая науки размеров,
была простым словом?
Где всё таяло вечером во вселенском бульоне,
чтобы утром вновь обретать контуры и весомость,
уповая на везенье, да на замысловатость творенья.
Где ржавчина невзгод откалывалась
осколками кремня, отрытыми в борозде.
Так основательно и деловито,
что даже эти холмы скорби
казались пригодными для жизни.
Слишком непостижимая простота,
чтобы быть игрою случая,
блестящая таким светом,
что, вглядываясь в неё всё глубже,
ты начинаешь падать вверх, к облакам.

Испуганные ветки по ночам
Стучат в окно застенчиво и робко.
Чернила – прочь! В июнь недужный
нынче окунаюсь
И сам себе немного удивляюсь,
И небо узнавать учусь.

Крестить распятья сонных переулков.
По местам
Расставить имена, события и даты…
Да разве мы хоть в чём-то виноваты?
Всего лишь в том, что жизнь голубина,
Как будто в ней проснулась невесомость.