Евгений Морозов - Есть только острова

От этого зуба, болящего прямо в небе,
от нерва, дрожащего в охающей груди,
от страха, радостно бьющегося в поджилках,
не деться в тишь, не пригодиться по-своему…

Будет стараться он тихо и надрываться,
будешь выходить на балкон и ловить нутром,
смекая охотничьим глазом, вдыхая звериным нюхом
и говоря наобум: «Всё прошиблено гулом».

Как облитые нефтью какою —
сущей ночью, где осень да тьма,
спят раздолья, холмы за рекою,
спят дороги, деревья, дома.

Под звездой, что всегда есть и будет,
под крестами, где сырость да гладь,
спят в земле осторожные люди,
потому что положено спать.

Надо думать, дубеть, видеть в оба,
зачинаться, ковать медяки,
чтоб, пробившись из са́мого гроба,
средний палец стрелял из руки.

Уязвлять эту жизнь перед теми,
что, припомнив, сказать бы могли:
«Он оставил имущество, семя,
размышления, горку земли…»

Нет вопроса важнее ответа,
что не может когда-то быть дан, —
не затем, что оставишь всё это,
а за страх непонятливый сам.

Страх, где кровь неизвестной орбиты,
где, на осень смотря и листву,
словно сонною ночью облитый,
понимаешь, что всё наяву.

Как вдохнёшь цветок, что уж свеж по виду,
будто Бог его про́нял и уронил,
что невольно чувствуешь, как ты выдан
с потрохами весь, что уродлив, гнил…

Будет до́лог в будущем он, цветущий,
что сейчас заметно, пусть и вчерне:
много жести скрыто в нём, много прущей
из корней уверенности во сне.

Умудрённой тверди твоей не слыша,
в полудетском смехе забился он,
много скрыто зёрнышек в нём и вспышек
из отборных горлышек и имён.

Словно ангел, вылупившись из света,
не дышал спасенья ни одного,
в первый раз глазами обвёл планету,
и в глазах – счастливое ничего…

И ни рок, ни зависть, но ярко вспыхнув,
как макнули тебя с головой во тьму,
ты у врат его замираешь тихо,
не позвав, но просто придя к нему.

Сколько в этом краю не в порядке —
несчастливых, убогих, кривых,
как прекрасны газоны и грядки,
как усердны усилия их.

Средь веселий и праздников грубых,
в пору пахоты и борозды —
нелюбимых, безвестных, беззубых —
голоса благородной беды.

Ты, столица окраин дремучих,
где заблудшие дети твои,
самых горьких своих, самых лучших
научи, как им есть, напои.

Я люблю, как сквозь прах, как из почвы
в самый верх, где цветёт синева,
сквозь асфальт, бесконечно и прочно,
пробивает дорогу трава.

Как самой же себе помогая,
рвясь из сил, изо всех пуповин,
разгибается сила тугая
человека – из зверских руин.

Как грустит он живучею ивой,
как повсюду, куда ни гляди —
этот край, это свет несчастливый,
эта тёплая память в груди.

Наверно, потом про кого-то скажут:
«Они жили-пе́режили-не выдержали
лихву-эпоху, зубастого папу,
дребезжащую крышу, полуденный дождь…»
Но когда, зажатый меж сосной и плесенью,
меж звездой и раковиной пространства,
молчишь полусотню, сотню, две сотни…
Тогда понимаешь, что говорят о тебе.
Тогда вспоминаешь, что уже при свете
пахло купленной гарью, и снулые лица
говорили о прошлом с такой же лёгкостью,
заблудившись в извилинах настоящего.
Изо всех газет, экранов, скороварок
заголовки успехов – козлиная песнь —
сообщали о том, как свежо и правильно,
стыдно, по-честному и безденежно…
О пионер, я вижу, как у тебя
на губах надувается бабл-гам,
лопается на розовые конфетти,
и сыплются циферки и упрёки…
Эта эпоха измельчавших слонов,
догоняющих паровозов, нерворемонтов
задохнулась в волокнах электронных портянок,
пластмассовых нужд, газированной прибыли.
Может, так про́сто кончилось детство,
и ангел-старатель отстранился на небо,
а может, какая-то шестерёнка
в механизме планеты сломила зуб…
Но лица людей, в которых смешались
скуластые степи, большеглазые реки,
первобытные небеса, уютные логова —
смотрят по-взрослому, норовят постареть.
В этот момент уж доезжаешь —
что нет никакой новизны-эпохи,
не ждущих минут, отточенных планов,
проверок на резвость, перебоев в пути…
Просто два острова в океане,
со взорванными корнями, дрожат на плаву:
с одного из них – ты, норовящий в воду,
на другом – тот, кто ближе и любит тебя.
Когда они сталкиваются, вы меняетесь
параллельными сушами, вы гостите
друг у друга, перепрыгивая
с острова на остров, из мира в мир.
Но едва растревожится непогода,
и безумные всплески разинут бездну —
каждый из вас остаётся порознь
на привычной суше, на своём куске…
В венозном воздухе рождаются звёзды,
что-то говорят, что-то происходит,
хоть, по сути, мало, что есть на свете,
кроме памяти, происходящей в вас…