Владимир Алексеев - Моему другу. Первая книга стихов

Так пусть стихи, которые мы правим,
Сгорят, подобно юности, в костре,
Вершина жизни – привыкать к бесправью,
И петь с листа, подобно мошкаре,

Восславить час прихода и ухода,
Когда, непостижима и стара,
Останется лишь мудрая природа
Лечить и нежить раны от костра.

Не жалей догоревших творений,
Пусть листы будут снова белы́:
Нам достанет костра озарений,
Да простого тепла от золы.

Если сердцем слова не хранимы,
Пусть убогая их нагота
Невесомо проносится мимо,
Ткань живого огня напитав.

Эта ночь – очищения ради,
Эта блажь – не охота на ведьм,
Если собственной страсти тетради
Будут в пламени ясном гореть.

Инквизитора доля сурова:
Разделяя с землёй небеса,
За чужое неверное слово
Из растения чурку тесать.

Жизнь поэтов по сути другая —
Жить, земное в небесном любя,
Никого, ничего не сжигая,
Кроме части фальшивой себя.

Давай себя переоценивать
Шкалою строгой плиоцена,
На пепел слов себя нацеливать:
Не всё, что пишется, бесценно.

Бесценно только то, что полностью,
Наперекор свинцу и стали,
Живою памятною порослью
В душе вседневно прорастает.

Что ввечеру по ставням стукает
Вишнёвой веткою расцветшей,
Но не докукою, не скукою —
Непобедимой силой вешней.

Что позабудется, да вспомнится,
Как забытьё ни укрывает,
Всё, от чего светлеет горница,
И горечь сладкою бывает.

Не фраза, выловлена ситечком
Из густоты словесных сливок —
Порою хриплое, осипшее,
Порою вовсе молчаливо,

Такое слово не кончается
Витиеватым дымом печки.
Такое слово не прощается,
В котомку брошено за плечи.

Таких даров нельзя отцеживать,
В них живо всё, легко и цельно.
К чему себя переоценивать?
Не всё, что пишется – бесценно.

Отец, прости меня, если можешь,
В небесном, далёком твоём далеке.
Ты больше рыбы не потревожишь
Удою в крепкой твоей руке.

Твой дом не сдержать надёжным запорам
От разграбленья запойных душ,
И твой топор, украденный вором,
Ушёл от дел в дремучую глушь —

Не срубит сруба, не сладит баньки.
И где-то теперь гармошка твоя?
Душа, подобная самобранке,
Свернулась, взошла в иные края.

Твой сад зарос, и для яблонь школа
Заглохла в споре диких ветвей,
И не тревожат с пасеки пчёлы
Цветы окрестных росных полей.

Твой старый кот без догляда сгинул,
Тропа к крылечку позаросла,
И нет прощального взгляда в спину,
Совета нет в делах ремесла.

И только ласточки копошатся,
Всё так же смотрят из-под стрехи,
И сердце помнит рукопожатье
Твоей широкой, сильной руки.

Гдовский район, по старинке – Ленобласть,
нет здесь теперь ни своих, ни чужих.
Помнишь, в деревне «ходили леного» —
в танце цвела деревенская жизнь!

Супрядки, пахота, сев и зажинки —
всё представляет собою танцор!
Не современного танца ужимки —
перед глазами стоит до сих пор!

Пусто в деревне. Но снова и снова
вижу, как в центре села на кругу
матушка с батюшкой «ходют леного»,
а повторить ничего не могу…

Пора сенокосов. На небе обилие радуг.
То ливни, то вёдро. Вольготная жизнь без оглядок.

Пора сенокосов. И пар от нагретого тела
По росному лугу, по речке, по стёжке растерян.

Пора сенокосов. Любовь, словно в давнем Эдеме
Помимо рассудка, помимо великой идеи.

Пора сенокосов. И в каждой травинке – по солнцу.
Ковёр сеновала душицей и клевером соткан.

Пора сенокосов. Не сон ли, не бегство из яви
Величит земное, цветными рассветами славя?

Край неба с востока то бледно-сиренев, то розов.
Застывшее время. Святая пора сенокосов.

Июль ураганами умалишёнными
Чертил на дорожной пыли.
Две липы гигантских цветущими кронами
Устало коснулись земли.

Две липы столетние, будто бы вечные,
Каких не увидишь вокруг,
Светильники светлых цветов многосвечные
Склонили в ромашковый луг.