Стефан Хермлин - Избранное

Десять минут спустя он удалил первый прут и в яростном нетерпении стал выпрастывать второй, который почему-то не поддавался. Наконец прут удалось вытащить, но он выскользнул из руки Нойберта и со звоном брякнулся о цементный пол. Этот звон прозвучал в тишине подобно взрыву. Нойберт переждал, затаив дыхание. Но ничто не шевелилось. Тот уже стоял с ним рядом. По знаку Нойберта он послушно подтянулся на руках и упал наземь по ту сторону стены. Нойберт видел сверху, как он несколько секунд лежал в траве, а затем бросился к низкой каменной ограде. А тогда спрыгнул и Нойберт и тоже пустился бежать.

Незадолго до полудня Нойберт сошел с поезда. Всю дорогу он провел в коридоре или в уборной вагона, так как избегал глядеть в чужие лица и хотел пообчиститься. Им вдруг овладела неуверенность: без шляпы и пальто, без багажа, не говоря уже о документах, с обросшим щетиной лицом, а что до воротника рубашки — то он вполне подошел бы какому-нибудь бродяге.

Станция, находившаяся близ границы, представляла несомненную опасность. Он знал, что от адреса номер два его отделяют каких-нибудь сто метров, но, стоя на перроне, говорил себе, что до отеля ему не дойти. Обостренный страхом и отчаянием взгляд его устремился к заграждению и скользнул по невыразительным лицам трех мужчин, которые, стоя подле железнодорожных служащих и слегка дотрагиваясь до шляп, шептали проходящим пассажирам некое словцо, от которого те бледнели. Меченные торопились достать документы, но кое-кто уже получил сигнал отойти в сторону и с потухшим взглядом ждал следующих распоряжений этих господ. Нойберт, замедлив шаг, вдруг безотчетно повернул направо и очутился на площади перед вокзалом. Он вырвался из табуна.

Город карабкался вверх по холмам, за которыми в воздухе, предвещавшем дождь, близко придвинулись горы. На площади было людно. Прохожие спешили по всем возможным направлениям, и даже лица фланирующих пешеходов выдавали беспокойство.

Из всех этих пешеходов, думал Нойберт, разве лишь каждого третьего можно почесть безобидным. Город кишел немцами в гражданском и в военной форме, а также бойцами Сопротивления и ополченцами. Мне эту площадь не пройти, говорил себе Нойберт, а между тем уже шагал по площади. Он ясно различал впереди вывеску «Отель», выведенную замысловатыми буквами, и в то время, как некий голос нашептывал ему: «Скорее, скорее, скорей!» — упирался ногами в землю, словно поднимаясь вверх по круче. Он беззвучно повторял слова пароля. За стойкой буфета стоял хозяин, без пиджака, с неторопливым взглядом и зачесанными вверх белокурыми волосами. Он беседовал с клиентом, которому пододвинул стакан пива. Клиент что-то рассказывал, и оба смеялись. Нойберт подошел к ним, но при всем старании ни слова не разбирал. Усталость и равнодушие овладели им; вмешавшись в их разговор, он произнес те самые слова: «Я от фирмы «Дарриган и Сыновья», насчет заказа». Выгляжу я в точности, как солидный представитель фирмы, подумал он. Хозяин, отвлекшись, скосил на него глаза, но, казалось, был так поглощен рассказом клиента, что лишь спустя полминуты обратился к Нойберту: «В чем дело?» А может, это и не он, мелькнуло у Нойберта, и он слово в слово, как лунатик, повторил: «Я от фирмы «Дарриган и Сыновья», насчет заказа».

— Ах, вот как? В таком случае пожалуйста за мной, — спокойно сказал хозяин, на него не глядя, и стал извиняться перед клиентом, на что последний зачастил учтивыми фразами: «Ах, сделайте одолжение!», «Я не спешу!», «Дело прежде всего!». Нойберт так устал, что плечом толкнулся в дверь, которую распахнул перед ним хозяин. За этой дверью лежало будущее: жизнь, решения, события, с которыми придется столкнуться, словно между ним и всем предыдущим не было ни малейшей связи. А затем? Быть может, конец долготерпению, начало деятельной жизни. Но всему предшествует сон. Нойберт упал на кровать, которую не видел. Радушный хозяин оставил его, в замочной скважине повернулся ключ. Сон… Он настиг его с грохотом приближающегося прибоя. И Нойберт снова увидел лицо Магды, каким видел последний раз, склоненным к левому плечу, таким, каким сломило его ужасное лобзание смерти.

Перевод Р. Гальпериной.

Петцольд, как обычно, проснулся между часом и двумя ночи. Каждый раз ему приходилось сначала сориентироваться в окружающей его обстановке, осознать эту обстановку, в которой вот уже тридцать семь месяцев нет никаких изменений, понять, что он находится в бараке номер восемь, в Райнхаузене. Сознание возвращалось всегда одинаково — слоями, точно кто-то снимал с него покровы, как снимают с луковицы шелуху, с той только разницей, что здесь прежде всего обнаруживалась сердцевина — его собственное тело, лежащее на левом боку со скрещенными на груди руками, в позе, вынужденной обстоятельствами; он сохранял ее и во сне. Каждый спящий посреди этой холодной тьмы, наполненной тяжелым запахом, превращался в мумию с той минуты, когда гасили свет, и до сигнала «подъем».