Дмитрий Гавриленко - Свеча в зеркалах. Избранные стихи

1
Муза счастья детей не рожала,
Сладкой боли не знала она,
От мороза зимой не дрожала
И в беде не бывала одна.
Муза счастья – я понял однажды —
Ветер в поле: лови, не лови.
Не она умирала от жажды
Непорочной и прочной любви.
2
Муза счастья! Ты шлюхою стала
И готова с любым – не горда.
Бесшабашно сошла с пьедестала
И забыла о нём навсегда.
Муза счастья слыла недотрогой,
Я любил её больше себя,
Шёл за нею дорогою строгой,
Где теперь – лишь голодная бля…

Вспахано поле. Над полем
Синяя птица плывёт.
Скользким знобящим покоем
Всё захлебнётся вот-вот.
Всю синеву в поднебесье,
Холод её и тепло,
Ангельской силой и бесьей
В узел единый свело.
Синяя птица играет
Левым и правым крылом,
Пламенем синим сгорает
Над охладевшим теплом.

Слушает село единым ухом
Тишину. Вся замерла окрестность,
Словно судорогою её свело.
Изредка могучим, резким стуком
Наковальня оглашает местность.
В кузнице упряталось тепло.

Овладел он тобою в атаке свирепой,
Наследил там, откуда рождается жизнь.
Пала крепость, как будто твердыня – нелепость,
И кирпич покраснел от стыда, ощутив непрозрачную слизь.
И вовеки веков, да и присно, и ныне
Всполошливо слетелось на пир вороньё.
Так бывает всегда, если есть вековая твердыня,
А защитников – нет у неё.

Какие чистые берёзы!
Какие грязные снега!
Уходят праздные морозы,
Тоскует мглистая пурга.
Откуда пёстрое смешенье
У погибающей зимы?
Как бы мишени мельтешенье
И вниз растущие холмы.
Ох, неуютно здесь простору…
Среди белёсой тесноты
Пурга отодвигает штору
И снова прячется в кусты.

Первый раз в кино.
И раздавили
Меня летящие
Автомобили
В далёком детстве
Много лет назад.
А теперь
На экране вижу
Лишь трупы автомобилей,
Раздавленных людьми.

Как чутко тебя угадал
Художник минувшего века
На тонком, большом полотне!
Сердца разделял не квартал,
А только лишь ветхая веха —
Крутая эпоха в окне.
Я знаю, кого воскресил,
Над кем он работал до поту,
Кто крылья над ним распростёр.
Хватило провидческих сил
На счастье чужое, заботу,
И тесноту, и простор.
Как веще он изобразил
Твои обнажённые руки
И родинку возле соска!
Гармонию не исказил,
Познал и сомненья, и муки —
На них посмотрел свысока.
Мне кажется, кисть обмакнув,
Задумался, и на минуту
Вдруг понял: тебя я люблю,
Прильну всей душой к полотну,
Домашности тихой, уюту —
Взгляд твой усталый словлю.
Не мог не узнать он всего.
Мольберт умоляет и просит —
Мольберт ведь не только даёт,
Лелеет её естество,
Баюкает долго и носит,
Про тайное тайных поёт.
Мольберт надоумил его!
Я шышел, и мышел, и вышел —
В далёкое детство попал:
А рядом с тобой, как живой,
Ребёнок – ручонки все выше…
Он важное нечто проспал.

Спутаны чёлка и косы,
Руки и ноги грешат,
И никакие вопросы
Нежности не устрашат.
Вижу: роскошное поле
Всё золотится зерном.
Вместе с пшеницей на воле
Общую песню поём.

Не приблизили, а унизили,
Опустили на самое дно
Без надежды спастись и провизии
И друзей, и врагов заодно.
И во всевозрастающей степени,
Клад бесценный впотьмах погребя,
Там, где вечные свечи затеплены,
Превращают в сосульки себя.

Из неба общего, соборного
Струится странный, мокрый свет.
Неясен заметённый след
Забитого растенья сорного
И вообще: не ясен след!
Летая, лики оголтелые
Пожар в моей душе зажгли,
И своего не вижу тела я,
Своей не слышу я Земли.

Сноп соломы – на радость ему,
Чтоб скучать не пришлось на досуге.
А досуг – только час, я его растяну
Разговором о юге и вьюге.
Он работает, я говорю,
И соломинка спицей мелькает.
Непогоду я боготворю:
Суматошная прелесть какая!
Всё смешалось. И небо, и лес
Наконец-то не видят друг друга.
Будто крылышек ангельских плеск
У соломинки этой упругой.
Из соломинок выплелся жгут,
Из жгута – огневеет шкатулка,
А её огоньки подожгут
Не окно – снегопад в закоулках.
Это память блестит об отце.
Без него она вышла на волю,
Засверкала, как сноп, на крыльце
И воскресла пшеницею в поле.
Он молчал, и молчанье сплелось
С мастерством, и шуршаньем, и пылом.
То, что он говорил, – всё сбылось,
Всё, что я говорил, – позабылось.