Валерий Шевченко: Сосердцание (сборник)

Ряд стихов на форзаце: консервная банка
Есть расплющенный облик планеты в фас,
Круг лица преломляет не то, чтоб склянка,
А разбитый зеркалом мой Пегас…

Полуночный приют сквозняка
Мчит меня по сиреневой ветке.
Ах, Москва, без тебя мне никак,
И с тобой я, как птица в клетке.

Если станет мне невмоготу,
От твоих колдовских поцелуев,
Всё равно никуда не уйду,
Хоть давно я люблю другую.

Как в глухом непролазном лесу,
Я в твоих усыпальных районах.
То ли крест здесь не свой я несу,
То ли демон кадит с амвона.

Ночь на вкус, как тутовник пропахший морем,
А цвета болгарского мака.
В этой местности небо объято горем.
Хоть и местности – кот наплакал.

Здесь Луна, как фонарик в руках у Бога.
А небо молчит и плачет.
И дурак собирается вновь в дорогу.
Потому что нельзя иначе.

Рельсы, станции, суета…
В мраке тамбура мысли кружат
Так, что если бы чьи-то уста
Дым табачный пускали снаружи.
В этом есть нечто большее, чем
Стук колёс сквозь сырые подушки.
Мы не ищем возвышенных тем,
Силясь видеть деревьев верхушки,
Мимо нас проносящих Эдем.
Москва-Тарту.

Керамический голос. Лагуна.
Полночь. Сумерки. Шёпот волн.
Рыжих листьев проносятся дюны.
Чуть заметно плывёт лунный чёлн
В ойкумене, веслом рассекая
Бастионы стальных облаков.
Только ветер, не умолкая,
Мне поёт снова песни богов,
Наши судьбы беззвучно листая.
Таллинн.

Площадь. Мокрые улицы. Мостовые.
Дождь в десятой степени. Дождь в квадрате.
Крыши зданий не иначе, как гробовые –
Реже маячат в небе, чем отражаясь в асфальте.
Здесь, пожалуй, в кодексе зашифрованы слёзы:
Не случайно в воздухе часто большая влажность.
Башни, шпили, статуи приняли позы,
Придающие им то ли грацию, то ли важность,
То ли разум забытого ныне Спинозы.
Таллинн.

Я смотрю в облака, в их анфас
И профиль, в щербатые щёки.
Но беззубие близоруких глаз
Оставляет зрачки на востоке
И гортань пересохшую там,
Где вчера вверх тянулись все травы,
Звук за звуком бежал попятам,
Где бывали неправые правы,
И безумцы внимали векам.
Санкт – Петербург.

Двери, окна, подъезды, дома –
Время всё оставляет без смысла.
Здесь так часто сходили с ума,
Где не дни, но колючие числа
Растворялись, пьянея на дне…
В безобразном оскале развалин,
Отдавая поклон старине,
Мысль приходит ужасная мне:
Тень светлей, чем её хозяин.
Санкт – Петербург.

Сфинксы. Львы. Орлы. Лошади.
Пальцы рук Создателя… Пустота…
Из холодной реки обывателя немота
Обезжирит безумие площади.
Этот город мрачней, чем снаружи:
Его голая чёрная твердь,
Подступившая проседью лужи,
Обнажившая белую смерть,
Шепчет в ухо, что ты здесь не нужен.
Санкт – Петербург.

Tere Eestimaa! Добрый день!
В древнем Юрьеве всё, как прежде:
В дне сегодняшнем прошлых тень –
Тоомемяги сменил одежды.
Эмайыги, в твоих берегах
Затерялся языческий Таару.
Твои дети в других богах
Ищут то, что потеряно старым,
Пилигримами тая в веках.
Тарту.

Тарту – памятник в память снам,
«Мостик ангельский» через время.
Жизнь, как девушка у окна,
Что без устали смотрит в темень.
Я фасадов домов не коснусь,
Вновь несут меня дальше дороги.
Там уже средь берёз вязнет Русь,
Погружая в снега мои ноги.
…Я когда-нибудь снова вернусь.

День, отлитый в пространство и время,
До последнего отблеска выпит.
Прорастает сквозь Новый Египет
Серебристое лунное семя.
Пирамид накрахмалены крыши,
Звуки вязнут, во рту леденея,
Мостовые, как путь Моисея,
Так пустынны, и небо всё ближе.
Ты идёшь по замёрзшей реке,
Закусив посиневшие губы.
Очертанья нелепы и грубы,
И слова тают там – вдалеке…

Одиночество странное,
Одиночество данное –
Ангелочек Вертинского:
Только «не уходи».
Одиночество тощее,
Одиночество общее,
Одиночество вечное
Ждёт нас всех впереди.