Дмитрий Гольденберг - Антипоэзия. Стиходелии разных лет

То ли свидетельствующий, то ли присутствующий,
Не препятствующий и не тушующийся,
И компроментирующий, и демобилизовавшийся.

Не более чем свидетель, не тише воды.
Кот на крыше делает шахматные ходы.
Защита Лужина сужена.
Остатки ужина
Дожёвывает Валентинов.

Алевтина сатиновым
Связавши суженого,
Сверху вниз навинчивается гайкою.
Претендент рокируется, ретируется король.
Хрустит хворост, сверестит вереск,
Атаман размахивает нагайкою.

Лес плещется в мутной воде лещом, прыгая через
На сковороду июля, в масло, перец
И соль.
Катышки грязи выявляют скрытые связи
Крепдешина
И бежевой бязи.
Компаньоны: старая пишущая машина
И алкоголь.

Не мытьём, так катанием – сыра в масле…
Сыплет конюх овёс. Сыплет конюх овёс в несусветные ясли.
Коренное отличие между тобою и мной —
Ты несёшь свой резиновый член под поддёрнутою сутаной,
Я, по слухам, якшаюсь с самим Сатаной,
Состою в непристойной связи со слепою Судьбой,
Офицерскую честь променявши на щи со сметаной…

Ты – полка командир и его же приёмный сын,
Знающий, как закалялась сталь и как расплести кудель.
Я – дымчатый сон, желчный смех без причин,
Облаком накатившийся,
Облокотившийся
На твою аккуратно застеленную постель.

Мир феноменов
Удерживал за ноги, головою вниз.
Из
Карманов Кир Гермогенов
Сыпал бумажные птицы кощунств.

Ритуальный танец ветра в опавших листьях берёз, ясеней, дубов —
Страстная пятница животрепещущих чувств.
Ночью тобой обладала предводительница суккубов.

Адъютант его так называемого превосходительства,
Ты – пространственная составляющая Временного правительства.

Я, скорее непроницаемо чёрный, чем белый,
Я был более нервный, чем очумелый.
Я был более чопорный, чем оробелый.
Я был явственен телом, пространен с лица.
Я был тем, которому. Я был тот, который.

Я был более-менее первый и всё-таки неизменно вторый
От начала и до конца.

Сны Фаддея Булгарина оловянны, туманны, мистически неясны.
Труп кошки вынесла бабушка в продуктовой авоське, закопать в садике.
Фаддей рассказывает Бенкендорфу свои психоделические сны.
Кот Азреал подавился килькой, захлебнулся томатным соусом в тазике.

Я пошёл на попятный, поставив себя на попа – тот, вроде, не возражал.
В сто тысяч жал дрожала стёклами рассерженная Остоженка.
Сивцев Вражек солидарно подмигивал и преумножал.
Март был фаворит-выдвиженец верхов, а Марта была его восторженная выдвиженка.

Я падал навзничь, спал с тобой порознь, задумывался навзрыд.
Меня колбасило по Авеню Содружества и до самой тюрьмы.
Синие сны Фаддея Булгарина хапали небо руками атлантов и кариатид.
Как же хотелось, как грезилось врезать осиновым колом в самое сердце зимы!

Ни черта я не смыслю в колбасных обрезках.
На меня тупо уставились лики святых в потрескавшихся фресках.
Мимо меня, хрюкая, пробегали свиньи, и, запутавшись в арабесках,
Иногда мелькали вращающимся руконожием усатые женщины и мужчины в фесках.

Иногда мне кажется, что есть выход. Вдох – выдох.
Ритмичность телодвижений важна при занятии позы жеманных улыбок.
Холст, кисти – бог обезьян Хануман позирует мне, весь зябок и зыбок.
Кончились индульгенции и срок годности страховки от непоправимых ошибок.

Белый пляж, чёрный ром, сине-зелёный водо-воздушный поток.
От иллюзий я перешёл к аллюзиям, пробив головой потолок.
Семантика объяснений в любви напоминает мне про твой бритый лобок
И мой бритый лоб, бок-о-бок с твоим – клонизированный, канонизированный Колобок.

И вот, очередная телевойна пестует своих новобранцев.
Виктория Ракетовна движется мимо на кончиках наманикюренных пальцев
С трактатом «О формах и объектах», с пакетом прожаренных в масле испанцев
(Эль Греко, Веласкес…) и с тонким намёком на толстые обстоятельства взаимоотношений переводчицы и иностранцев.

Галапагос окружил меня ветвями деревьев, как повитухами.
Да пустёхонько было влагалище – все стихи стали позавчерашними слухами.
Мне хотелось драться с первейшими кобелями, знаться с последними суками,
Мне хотелось «падающего ещё толкни» (ну его на фиг, дескать),