Дмитрий Гольденберг - Антипоэзия. Стиходелии разных лет

Бухой летописец событий, лохматый, небритый,
в тиаре, в «семейных» трусах,
новый лист, эту tabula rasa, готов искропить
свежей дозой паскудства.
В музеях и книгах грядущих времен
будет он по заслугам отмечен…

Нараспашку душа, из пальто да наружу,
на волю, в пампасы, в украинские степи
подводною лодкой,
подлёдною водкой, пролёткой,
электропроводкой искрящей,
коровой предсмертно хрипящей, вопящей,
колюще-режуще ищущей пули, ножевого удара,
ядовитой змеи иль смертельных объятий петли…

Вон отсюда, из этих прокуренных комнат,
из этих пурпурных чертогов,
осточертевших острогов,
постылых слепых четвергов!

Ты будённовец или махновец,
ты басмач или дервиш в дороге,
на непальском отроге,
в Таганроге с тетрадью
сонетов в твоём рюкзаке, с неизменною трубкой
паровозного дыма во рту.

Горизонты сжимают кольцо своих рук.
Падший ангел, мой друг,
не покинь меня в эту минуту. Быть может,
на той стороне обозначатся
силуэты ответов.

Океанским простором укроет меня тишина,
в очаге догорают листки манускриптов
и ветер играет мелодию лёгкого джаза
на ворохе пыльного скарба
и бутылочного стекла.

Дождь шёл без устали с утра.
Прошёл и не остановился.
Немного света и тепла
И дни, упрятанные в числа.

Остывший кофе на столе.
Твой тихий вспоминаю голос.
Холодная звезда в окне…
Отвел глаза, едва опомнясь.

Уснул и пробудился вновь.
Судьба отмерена на раз нам.
Ей не перечь, не прекословь
Своим капризом несуразным.

Жар погребального костра
Всю ночь мне неотвязно снился.
Дождь шёл до самого утра,
Прошёл и не остановился.

Свет очей моих,
восхищение,
пропадает дар речи.

Тьма ночей моих,
освещение
предоставят нам красные свечи.

Семь сороков моих,
сумасшествиe —
твои белые плечи.

Осень стихов моих,
стихийное бедствие
зимней предтечи.

Равномерное распределение светотени
По поверхности моего мировоззрения.
Замороженные глаза рыбы нотатения
Взирают из холодильника без особого выражения,
С долей утомления. С нотой презрения.
С осознанием своего поражения.
И безвыходности положения.

Татуированные змеи ползут по твоей спине,
По всей её убийственно сексапильной длине.
Мурашки бегут по коже от этих рептилий.
Нашей обители хранители и радетели,
Немые сторожа, слепые свидетели
Наших идиллий.

Таким образом, следовательно, итак.
Подведём итоги, подобьём сальдо-бульдо, приход-расход.
Маслом расписанное железнодорожное полотно,
Акварелью растёкшаяся суматоха весны,
Подведённые тушью глаза на плоскости портрета,
Порнобезобразие фотографий —
Таково естество твоего искусства.
Моё тело – твой храм. Твоя душа – моя молитва.
Или, скорее, ответ на неё.

Распалась связь вещей, нарушен ход событий,
И реки повернулись вспять.
По-детски глуп идеализм наречий и наитий
Кобылы сивой бред, ни дать ни взять.

Оскомину набивший ворох ситуаций…
В разладе с миром и с самим собой,
Ты не Коперник, не Конфуций, не Гораций
И сам не свой.

Ты в полумраке лёгкой поступью спешишь
По лабиринту окон, стен и крыш,
В котором временно господствует,
Твоим шагам в ответ немотствует
Предутренняя тишь.

Преобладание тестостерона, адреналина,
Влияние алкоголя, никотина, кофеина.
Дирижаблем витает в облаках мозг.
Истекает кровью свечи воск.

Мечется бисером по страницам почерк.
Заперты предложения на замки точек.
Нос оседлало очков коромысло.
Выражение глаз лишено смысла.

Свернулся на кухне иероглифом японским
В замысловатом танце.
Белое поле. Красное солнце.
Я – камикадзе.

Час за часом, день за днём, месяц за месяцем, год за годом,
Незаметно становишься своим собственным антиподом.
Отпущены вожжи, кони бредут по дорожной распутице,
Счётчик времени необратимо крутится.

Земной шарик заведённой юлой вертится.
Посеяно, сжато, мука в мельнице мелется.
Стерпится-слюбится, успокоится, перебесится,
Сама по себе остановится околесица.