Керим Волковыский - Лиственница

Очень люблю ребячливое чванство
Стариков, собирающихся у мечети.
Я довольно часто их встречаю,
Если гуляю по утрам.
Может статься, я пройду сегодня
Чуть далее по дороге, чем обычно,
И тогда обязательно случится
Что-нибудь, что изменит мои планы.
Например, пригласят узбеки
На ослике поехать на базар.
Или вдруг тебя я увижу…
Но подумай, кому это нужно?
Так что лучше уж поеду на базар
И куплю себе кисточку винограда.

Не вмешивайся в жизнь цветка —
Разбита синяя тарелка.
Пол в мелких глиняных осколках,
И пыльный привкус на губах.
И тут же началась тоска:
Я понял, как хочу домой,
Где жёлтый зной накапливается с утра,
Пока солнце ещё не вылезло из-за гор.
Хочу туда, где властвует Коран,
А улицы, как я, косноязычны,
Где люди смуглые доверчиво-двуличны,
И минарет нам в утешенье дан.
Туда, где слово тёмное мне горько вяжет рот
И с лихорадкою мешается жара;
Туда, где жизнь – лишь спокойная игра,
А небо в Индию, в Китай, меня зовёт.

Рифмую каждое первое слово со вторым.
Правой ладонью закрываю левый глаз
– И не могу удержаться от смеха:
До чего же моя мама делается похожей на китаянку.
Стоило ей каких-то полгода пожить в Самарканде,
Чтобы, приезжая в Москву, говорить: «Ну и дикость!»
Впрочем, всем известно: Средняя Азия – это ворота Китая.

«В крестьянской Грузии дожди»,
– сказала бы Юнна Мориц,
а я вместо этого иду себе в серные бани,
смотрю как в переулке таксист раздавил курицу
и как свистят разъярённые курды,
как топят туристов в Куре деловитые горожане; .
я пробираюсь на рынок,
пропахший перцем тмином лакрицей и хмели-сунели;
пробую на вкус хурму орехи чурчхелу и спелые каштаны;
болтаю с продавцами на их тарабарском наречье;
и пока созревает вино моё в глубоких кувшинах
изображаю водопад в саду,
справа по выходу из тоннеля…
но никогда мне не стать красавицей Маргаритой.

Мораль чужого языка
Темна и необыкновенна,
Не потому ль столь благосклонна
Ко мне внезапная тоска?
И хоть я знаю как мне быть
С толпой навязчивых видений,
Лишь детством уязвлённый гений
Осмелится так поступить.
Забросив всё, он вдруг начнёт
Изучать небо над Самаркандом,
А ночью по звёздам без труда отыщет
Путь, ведущий к развалинам Гур-Эмира…
Ведь и поныне на всей земле нет города краше,
Богаче и величественнее столицы Тимура.
Судите сами: тысячи туристов
Толпятся на ладонях гостеприимного Регистана.

Выброшу краски из плоской жестянки
такой акварельной.
За змеем воздушным помчусь
и повисну на проводах.
Ах, мне не хватает дыма и глины Ташкента,
необъятного неба его и пустой пиалушки в руках.

Нас музыка от гибели спасёт.
Так мнится, но, увы, надежда тщетна.
Рассеянное небо безответно,
И тишина над облаком плывёт.
За лесом тает день. Стремится лист
К земле. О, терпкое безмолвье.
Чу! сумерки стоят у изголовья,
И, засыпая, слышу тонкий свист.
Но не пойму – кто там скребётся в дверь:
Гость италийский, мышь или блудница?
Иль это сон златой по мне струится,
А грудь сдавил мохнатой лапой зверь?
Слабеет время, и чужая речь
Беспомощному горлу неподвластна.
Немыслимейший изо всех соблазнов,
Но в немоте я обречён стареть.
В каморке тесной, вдалеке от тех
Просторов нежных, горячо любимых,
Гор азиатских, неба и пустыни,
А в памяти последний меркнет свет.
И всё-таки узнать бы я хотел:
Где Родина? Где довелось родиться,
Где дух мой ныне жалобно томится,
Иль там, где тело обретает свой предел…

В феврале начинается весна.
Воздух делается чистым и прозрачным.
И высокий приветливый день
до краёв наполняется солнцем.
Всё это сообщает прогулкам
неизъяснимое и ласковое очарованье.
И казалось бы, всё прекрасно. Однако,
то ли размах предстоящей работы,
то ли предчувствие перемен
и собственная непричастность —
что-то мешает мне по-настоящему наслаждаться…
Нет, правда! Раньше я любил весну как-то лучше.
Всегда связывал её с весной в Италии,
с воспоминаниями детства,
Чего-то ждал, смутно надеялся, радовался жизни…
…
Неужели я всё дальше отхожу от Бога,
и время необратимо?