«У холодного моря встал на ночлег...»
* * *
У холодного моря встал на ночлег
Листву потерявший лес.
Ветки — черные русла рек
На карте ночных небес.
Ни птиц, ни зверья, ни людья в нем нет,
Ни капканов, ни волчьих ям;
Там друг не аукнет тебе в ответ,
И врагов ты не встретишь там.
Там давно под мышиной шкуркой золы
Чей-то костер погас.
И деревья — ноги небесной мглы —
Вкруг огня не пустятся в пляс.
Никакие опасности не грозят
Тебе в том лесу ночном, —
Но именно тем он и страшноват,
Что бояться некого в нем.
Предпоследние сутки Помпей
Зданья рушатся, как при бомбежке, —
И не выручит здесь ПВО,
И никто не пришлет «неотложки»,
Да и мне не спасти никого.
И так странно, так странно знакомы
Лица этих несчастных людей, —
Будто я уже был у них дома
В их нормальный, не гибельный день.
Нет, не я, — то Брюллов самолично
Расстоянье веков превозмог;
До картины проник он в обычный,
В деловой их, предсмертный денек.
А они бытовали, трудились,
Покупали подарки родне,
Экономили, пели, судились,
И богам доверяли вполне,
И раскачивали колыбели,
И беседы вели у огня...
Предпоследние сутки Помпеи
Пострашнее последнего дня.
Расстрига, бездомный бродяга
Шагал по просторам Земли.
Вдруг видит: хрустальная фляга
Мерцает в дорожной пыли.
Он поднял. Прочел на сосуде:
«Здесь влага — волшебней вина,
Бессмертно-счастливейшим будет
Ее осушивший до дна».
В кусты он отбросил находку,
Промолвив себе самому:
«Добро б там вода или водка,
А счастье такое — к чему?
Коль смертны все люди на свете —
Бессмертья не надобно мне...»
И дальше побрел по планете
С надеждою наедине.
В лохмотьях, в немыслимой рвани,
Побрел он за счастьем своим.
Всплакнули инопланетяне,
Следившие тайно за ним.
Им стал по-семейному близок
Мудрец, не принявший даров, —
И Землю внесли они в список
Неприкосновенных миров.
Вьются в дворике больничном
От рассвета дотемна
Воробьишки и синички —
Поднебесная шпана.
Из-за зерен, из-за крошек
Ссорятся они, — а всё ж
Злых, коварных, нехороших
Ты меж ними не найдешь.
Спорят птахи-недотроги,
Подымают кутерьму, —
А потом замрут в тревоге,
Не понятной никому.
И по общему решенью
Вдруг взмывают в высоту, —
И земные отношенья
Забывают на лету.
Дождь с утра. Разбилась чашка.
Неприятности — кругом.
Гибнет новая рубашка
Под электроутюгом.
Ты в окно глядишь на тучи,
Говоришь, что всё — не впрок,
Говоришь, что невезучий
Нынче выдался денек.
«Радуйся таким печалям, —
Возражаю я тебе. —
Мелочами, мелочами
Платим пошлину судьбе».
В старом фильме совсем молодые
По экрану артисты снуют,
На пригорки взбегают крутые,
Довоенные песни поют.
И костры разжигают в долине,
И дурачатся, прячась в тени,
И не знают герой с героиней,
Что на пенсии нынче они.
Значит, молодость не отмерцала
И навеки осталась при них...
Мы подсматриваем из зала,
Как целует невесту жених.
Вместе с ними и мы торжествуем,
У чужого пригревшись костра, —
Мы ведь тоже в былом существуем,
Но никем не заснята игра.
«Припомнится давний мотив...»
* * *
Припомнится давний мотив,
Базарная, нищая песня, —
И, душу за шкирку схватив,
Уносит тебя в поднебесье.
Уносит от писем и книг,
От прочных земных декораций,
От мнений, которым привык
Уверенно повиноваться.
Без груза надежд и тревог
На несколько тайных мгновений
Возносишься ты, как дымок
Над пеплом своих достижений;
Не к свету и не в темноту,
Не в райскую тишь и отраду, —
Возносишься в ту высоту,
Где даже и счастья не надо.
На вокзалы надежд и стремлений,
На мечтаний твоих города
Оседали песчинки мгновений,
Наползали барханы-года.
Читать дальше