Лев Халиф - ЦДЛ

Буханки микрофонов раскрикивают по миру тысячекратно размноженные их эха. И паузы тишины страшны.

Литература – фанфара. Барабанный бой… заглушающий свист шпицрутенов. Междуюбилейные паузы – белый снег, не оглашенный птичьими базарами… Чистый снег… Но вот опять, подминая под себя слух, свистя и громыхая по накатанной железной колее, несутся один за другим вихляющие из стороны в сторону, ничего и никому не везущие порожняки…

У кого-то отнять благополучие – это как получится!

Но отнять, вырвав вместе с рукой, отмеченное провидением перо, видимо, мало. Им надо еще уметь пользоваться. Видно, недаром живут наделенные даром!

Не умея научиться чуду – бездарность утверждалась как могла.

Простота, низведенная до простачества.

Пустота со знаком качества.

Китаянки недоумевают, как это европейские женщины целуют своих возлюбленных, ведь у них такие длинные носы!

Массовый писатель недоумевает, как это можно писать не так, как пишет он. И можно ли вообще писать не призывы и не воззвания, не лозунги и не высокопарную и громкопафосную трескотню?

Он презирает поэзию вообще. Прозу вообще. Драму вообще. А главное – автора, изволившего быть самобытным, не как все, уродившегося урода, посмевшего быть не похожим. В мире, не им завоеванном и не для него отстоявшемся.

Почерк, по его коллективному мнению, должен быть у всех одинаков – машинописный.

Да что писатели! Может ли просто человек жить не так, как живет бригада коммунистического труда, жалкая пародия на человеческие отношения? Может простой смертный, в отличие от бессмертного художника, думать не исподтишка, а вслух и не так, как принято? Любить не как следует, смеяться не над тем, на что указуют?

И сын полового. И сам половой. И псевдоним – маскхалат – Полевой. Серенький или зеленозащитный. Как на войне.

Да меж нами вечно война. Они «50 лет в струю». Мы же против течения.

Вот он сидит и кутузовским глазом редактирует «Юность». Но не тем полководческим, а другим, закрытым.

И редактирует не столько журнал, сколько чью-то молодость. А то и свежую кровь покупает.

Принесла, к примеру, девица в ягодицах повестуху «Золото». Покрутил в руках. Повертел. Девица так себе. А повесть ничего. «Знаешь что, – говорит ей интимно, – материалец хороший. Продай! Я из него защитную шинельку сошью». И отвалил ей целых 15 тысяч. Та аж зарыдала от счастья, всю жизнь считала только чужие деньги. Кассиром в банке была. И повесть конечно ж про честность, как деньги не воровала. А напротив, сквозь все испытания их пронесла (купить-то на них в войну все одно ничего не купишь).

И снова-здорово «Повесть о настоящем человеке», прямо-таки его монопольная тема. Потому что такие повести здесь издадут без зазрения совести.

И вот уже и рецензия появилась:

Из каждого профиля что-нибудь да выпирает. Вот колхозник, здесь явно угадывается серп, у рабочего в руках так и видится молот (это пока он не стал писателем, у которого, как правило, выпирает язык, почему-то всегда шершавым языком плаката. Но это на работе, а в ЦДЛ он просто высунутый и не в меру усталый на плече язык, когда-то дар Божий и не менее Божественное откровение).

ЦДЛ – здесь все профили, а если анфас, то промелькнет и заметишь опять только профиль очередного выпердоса [7].

– И что они сигают вниз? Такое ощущение, что специально для выпрыгивания этот дом построен. То жена Ошанина, то дочь Андроникова, то дочь Алигер, то муж Юнны Мориц, то Илья Габай. Вот Гена Шпаликов, тот повесился…

– Да в разных домах они жили. Разве что на одном этаже, чтоб сразу и наверняка свалиться…

Писатели… «Они у нас допрыгаются», – сказали в ЦК.

ЦДЛ… Общественный интим… Публичное одиночество… Леденящая тишина осуждения…

Человек не может жить без людей. Но и с людьми он жить не может. Если общество не гарантирует ему добровольности [8].

Вот он, эталон нужного партии человека, выдвиженец и ханжа, холуй и слизняк – материал, взятый с деревенских завалинок, не испорченный интеллигентским скепсисом – прямолинейный и тугодумный, жадный до дармовщины простолюдин!

Сидит эдакий Васятка у себя на кухне в трусах по-домашнему и на баяне разучивает песню Пахмутовой про работу и заботу. А жена тем временем подшивает крахмальные подзоры к высокому, как Парнас, ложу. Запершись, чтоб супруг ненароком не завалился в кровать среди бела дня.