Лев Халиф - ЦДЛ

«Интер цекус люскус реке – среди слепых и одноглазый – царь» – это было там, в его вымирающем прошлом, северном и бесперспективном, где даже сантехник с вантузом – уже интеллигент, а если еще и в очках, то вполне уже зрячий. У кинологов есть определение – длина клыка. Неизвестно, чем измерял Гудя степень своей агрессивности, но то, что он знал, что жизнь дается только один раз, а удается и того реже, – бесспорно. Поэтому на вопрос, что побудило его эмигрировать, он без запинки ответил: «Нет чуда неожиданности, без которой вдохновение и творчество умирают. И еще абстиненция – вечное похмелье советской жизни. И вообще, где эстетический и духовный экстаз, мать вашу так?!» – но это он уже позже взывал к советским властям, по «Голосу Америки», где в основном и звучали наши, сразу же окрепшие, голоса.

– Да, но и здесь литературе отказано в нравственном весе, и она стала лингвистической игрой, то есть попросту текстом, – пытается ему возразить господин Нерудов, уже, видимо, начавший читать американскую литературу на присущем ей языке.

– Как говорил Эмерсон: «Дело профессора – поднять душу с постели… Вывести ее из спячки… И это возможно. Люди ждут, чтобы их разбудили…» – с пылом отвечает Гудя, с бабочкой и профессорской косичкой на затылке. – Вот, например, мой коллега Эндрю Дельгадо тоже считает, что литература не открывает истин, – и тут же советует: «Не замахивайтесь на необъятное… занимайтесь деталями, частностями, виньетками: считайте число отрицательных и положительных эмоций у Одена… или породы животных, встречающихся в произведениях русских классиков… или обсуждайте эдипов комплекс в отношениях Льва Толстого с матерью (которая умерла, когда будущему писателю было два года)…» Так что на утверждение, что литература не открывает истин, – мы смело можем сказать: «И не надо!» – тем более если здесь просто не умеют преподавать, занимаясь своим пресловутым структурализмом и засушивая на корню то живое чувство, которое мы всегда испытываем при чтении. Человек с книгой… Скоро вообще исчезнет с лица земли этот нас так вдохновляющий образ, как ни прискорбно, дорогие мои друзья. Среди других причин убогого состояния нашего американского литературоведения многие специалисты называют то обстоятельство, что в наши 70-е, можно сказать самые десятые-раздесятые, годы в университетах возобладал критерий «publish or perish» – «напечатайся или погибни»… Все равно что – лишь бы это было опубликовано в профессорских изданиях (будто кто-то еще читает!). Число печатных работ стало главным двигателем университетской карьеры… Это, по мнению многих, сильно снизило уровень литературоведческих исследований и привело в университеты армию плодовитых бездарей… А тут еще и наша эмиграция как нельзя вовремя подоспела.

«Держу лап-топ я на коленях и вызываю поклоненье» – это Гудя скажет потом. «Был в лаптях, а теперь в лап-топе!» – это он восхитится позже. Современный спутник писателя – эдакая супер пишмашподсказка с клавишами на коленях, держащая в своем маленьком кулачке всю всемирную сеть, в момент его приезда еще не появлялась, как и скринфоны и прочие беспроводные аппараты, когда, разговаривая, можно одновременно бродить по Интернету, посылать и читать электронные письма, слушать музыку, смотреть фильмы и при этом еще вести свой лимузин. Скажем, понравился Гуде похожий на него герой какого-нибудь сериала, и даже не сам герой, а то, во что он одет. Щелкает Гудя мышью по этому самому герою, после чего на экране появляется подробный список вещей, которые понравились Гуде, название производителя и расценки. А главное – где их можно купить, опять-таки не вылезая из автомашины. Позже это ему очень помогало следить за своей внешностью.

Узнав, что Гудя наконец пошел в гору, и, видимо, поняв, что с его отъездом так нелепо кончилась еще одна, пусть малая, но вполне советская народность, его стали осторожно зазывать назад. Предварительно намекнув, что он в числе почетных эмигрантов, таких как, скажем, Эрнст Неизвестный (достаточно уже известный) или сбежавший заместитель Трояновского – Шевченко, в свое время заметно осиротивший советскую говорильню в ООН. Небезызвестный Суворов-Резун (ну, этот для почетного там расстрела). И так далее – всяк непойманный почетный у них.

– Нет, нет и еще раз – нет! – гудел Егудаил. – Я уже не могу жить без сыра «Стилтон» и коньяка «Реми Мартен». Не представляю себя без лобстеров, маш-потейтос, устриц, черной, а также красной, от вашего бесстыдства, икры, брюк «Гуччи», рубашек «Фиоруччи», обуви от «Гарри Бендела», будильника от «Ролекс» и прочих деликатесов как пищи, так и одежды – от «Роберты ди Камерино»…