Дмитрий Пригов - Монады

– А когда ты была маленькой, я могла тебя за ручку водить? – непонятно что произнесла девочка. Мать подняла на нее глаза. Девочка поняла, что лучше дальше не расспрашивать. Она просто представила себе, как выводит эту малышку в их сад, ведет по дорожкам к дальнему забору, осторожно обводя опасные растения, предупреждающе прижимает палец ко рту. Та внимательно смотрит. Девочка так же молча проводит ее по всему дому. Потом возвращает на место.

Так что – какая тетя Катя? Но девочке все-таки показалось.

А ведь оно было и вполне возможно, если бы за окнами проносилось пламя цветущего урюка, журчащие арыки, пирамидальные тополя: А то ведь – снега да снега.

– Чего тут насобираешь? Ишь, все мужики-то спились, – продолжала свое соседка.

На сей раз девочке показалось, что она поняла ее.

Отцу девочки повезло. Некий английский коммерсант, имевший достаточный бизнес на территории Китая, проезжал в массивной черной машине теми безлюдными местами. По пустынным выжженным степным пространствам срединной Монголии. Мероприятие не из безопасных. Особенно по тем смутным временам.

Где-то рядом проносились стремительные, наклоненные вперед и вытянутые в направлении своего движения, мрачные всадники Джа-ламы. Бродили людские осколки малочисленных атаманских призрако-образований. Так ведь кровожадные! Я не видел, но люди рассказывали. И на моих глазах их прямо передергивало от неумирающего ужаса тех юных дней.

Да мало ли вообще охотников поживиться деньгами и машиной. Или просто порешить англичанина – тоже неслабое удовольствие. Обычная нехитрая кровавая рутина описываемых дней. Но то ли машина была бронированная, то ли простая удача и охранительные усилия высших сил поспособствовали англичанину. Да и немалую роль играл охранный камень Живого Будды Богдо-гэгена. Да, это еще работало.

Англичанин из окна своей медленно проползавшей машины заметил лежащую без движения, почти уже полностью присыпанную пылью, желтую, не отличимую от такой же почвы человеческую фигурку. Он подобрал подростка.

По дороге заехал в дикую ослепительную Ургу, неземным сиянием многочисленных храмов напоминавшую златоглавую Москву. Напоминавшую бы, если бы англичанину довелось побывать в древней российской столице. Но мы-то в ней бывали. Правда, уже в те времена, когда о былой златоглавости могли припомнить только глубокие старики, свидетели тех давних блистательных дней. Нам же могли сказать о том только значащие темные провалы городского пейзажа в местах бывшего обитания этих центров сияния и святости. Мы присматривались, присматривались, и, знаете ли, что-то действительно начинало светиться в самом центре этих как бы отмененных новой богоборческой властью, но так до конца и не уничтоженных сакральных мест.

Конечно, в свою очередь, для истинности сравнения, редко кто добирался и до таинственной Урги. А когда, бывало, некоторые и добирались, то была она уже не Ургой, а Та-Куре – Великий Монастырь. А следом уже и Улан-Батор под началом славного Сухе Батора, или наследовавшего ему Чойбалсана, или совсем уж недавнего скучного и скрытного Цеденбала, мало напоминая тот мистический, соревновавшийся в свое время с самой Лхасой град чудес, запредельных таинств, монастырей и лам.

В Урге отца девочки наспех осмотрел практиковавший там русский доктор, заброшенный в края обитания пообносившихся потомков великого и непобедимого Чингисхана все теми же вихрями злосчастной российской судьбы. Он с нежностью осматривал хрупкое и истончавшее славянское тельце подростка. На глазах его, показалось, даже блеснули слезы.

– И куда теперь? – спросил он англичанина.

– Не знаю, – пожал тот в сомнении плечами.

– Здесь оставлять нельзя, – печально проговорил доктор.

– Знаю, – отвечал англичанин.

И повез его к себе, в Китай. В Тяньцзинь. На территорию английской концессии.

Привез и усыновил.

Отец девочки с его знанием языков оказался весьма пригодным и сноровистым работником английской фирмы. Жил он в семье своего спасителя и благодетеля. Женился на его дочери, а впоследствии просто и наследовал весь бизнес.

Ну, потом, понятно дело, все дошло и до девочки.

Она бродила по дому, доставшемуся от английского деда, которого она почти и не помнила. С ее-то памятливостью! Да он скончался, когда ей от роду было не больше полугода.

В разных комнатах на разных этажах помещались многочисленные часы всевозможных западных фирм и стран. Старинные и модерные. Настенные и напольные. С огромными маятниками. Закрытые и с обнаженным часовым организмом. Они отбивали каждые четверть часа и половину. Полный же час отмечали нехитрой мелодией. Некоторые же из них – и весьма изощренной. И делали это вразнобой, несмотря на постоянную, неустанную борьбу матери за их синхронность и единообразие.