Дмитрий Пригов - Монады

Она лежала в пустынной прохладной палате одна и глядела на белую стену, вдоль которой перемещались легкие прозрачные тени. Перебегали на потолок, касались лица и выплывали в окно. Висела абсолютная тишина. Девочка ни о чем не думала и ничего не переживала. Просто смотрела. Она действительно была переутомлена.

Однажды, открыв глаза, она увидела у своих ног старшую сестру. Это было удивительно, так как та с давних уже времен проживала с родителями в далекой Англии. Как она могла здесь оказаться? Девочка сразу же узнала ее, несколько постаревшую, но вполне сохранившую сразу угадываемые фамильные черты. Сестра, улыбаясь, молча стояла в накинутом на плечи белом медицинском халате. Девочка закрыла глаза. Когда снова открыла, сестры уже не было.

Потом она узнала, что именно в это время ее сестра неожиданно скончалась в далеком Портсмуте.

Я и сам припоминаю подобное же странное, исполненное всевозможными видениями, расслабленное лежание в подобной же палате сходной крымской больницы. Только все это происходило во времена дальнего детства, когда меня, наравне со многими крохотными обитателями многострадальной послевоенной и полуразрушенной страны, поразила непонятная болезнь. Года на полтора она попросту лишила меня подвижности и возможности какого-либо передвижения.

Я лежал в прохладной палате. За окнами шумело недосягаемое море и стояла нестерпимая жара. Но в палате было удивительно прохладно. Легкий ветерок шевелил прозрачные шторы, сквозь раскрытое окно надувая их огромными белыми парусами, вытягивая на улицу и снова загоняя внутрь. Какие-то шепчущиеся голоса толпились снаружи, медлили и залетали в комнату. Кто-то нежными, ласковыми руками пробегал по всему телу, порождая мириады всколыхивающихся мурашек. Они, обретая самостоятельную энергию и волю к жизни, вдруг собирались легкой пленкой и отлетали от тела. Некоторое время слабым полуразмытым подобием человеческого силуэта темнели на дальней белесой стене. Потом растворялись, исчезали, как бы и не было их вовсе.

Неимоверная слабость овладевала всем организмом. И я засыпал.

Хотя нет, нет, я ведь лежал в невеликой палате, переполненной такими же детскими бедолагами, как я сам. Однако вот это почему-то не припоминается. Припоминается как раз тишина, пустота, доносящийся мерный шум моря, общее тихое свечение всех предметов и объемлющего их пространства.

Ну, да это ладно.

Однажды за окном быстро летящего поезда мелькнули две женщины. То есть поезд действительно летел, но женщины именно что не мелькнули, а словно застыли перед окном. Казалось, они, чуть приподнявшись в морозном остекленевшем воздухе, медленно плыли вослед за поездом. Следовали за ним, немного отставая. Это длилось достаточно долго, так что девочка сумела разглядеть их выразительные, острые, обтянутые сухой желтоватой кожей лица с застывшими полуулыбками и огромными прозрачно-водянистыми глазами.

Вышедши из леса, женщины тянули за собой детские салазки, груженные тощими вязанками дров. Они застыли, вперяясь глазами в поезд. Вернее, даже и не в поезд, но в некое неопределенное, повисшее перед ними, неподвижное пространство, вмещавшее в себя все это окружающее, включая и поезд.

Вот и пропали.

– Ишь, насобирали, – прокомментировала соседка. – Так и посадить могут. Содют за что хочут. Им бы самим так. Хотя кто их здесь знает, – непонятно что проворчала она, словно обидевшись на девочку. Что такое? Кто это они? За что сажают? Девочка ничего не поняла, но как-то насторожилась, что ли. Снова глянула в окно.

Ей даже показалось, что одна из женщин была ее родная тетя Катя. Хотя как это, собственно, могло ей показаться или не показаться, когда она не видела ее ни разу живьем. Только на единственной старой попорченной фотографии, где была запечатлена вся семья отца – родители, два брата и две сестры. Большое беловато-желтоватое пятно наплывало на персонажей с левого верхнего края, почти полностью попортив старшего брата. Да он таки и скончался в юном возрасте, неведомо когда и где. Ну, во всяком случае, отец того не знал.

У тети Кати – юной и оживленной – был задет низ платья. У отца светлое пятно залило волосы. Младшая сестра, совсем еще младенец, сидела на коленях матери не тронутая порчей и белизной. Так и было.

Однажды девочке попалась на глаза фотография, где ее мать в совсем еще малом возрасте (меньше самой девочки) стояла, приткнувшись к коленям строгой и статной собственной матери – английской бабушки девочки. Девочка водила пальцем по глянцевой поверхности, все время проскакивая крохотное изображения матери.