Дмитрий Пригов - Монады

Существо, обнюхивая и дойдя до головы, словно замерло. Дыхание его стало теплым и даже ласково-согревающим в стремительно холодеющем ночном воздухе. Оно отдавало легким душноватым пустынным мышиным запахом. Существо долго стояло, словно в некоем сомнении. Медлило, медлило и начало удаляться, постоянно оглядываясь и взблескивая ослепительно черными глазами. Но это, конечно, вряд ли можно было разглядеть. Но чувствовать – да.

И снова открылось огромное, неопределяемое по глубине и высоте, нависшее небо с бесчисленным количеством застывших на нем и немигающих звезд.

Через какое-то время очнулся он в светлой прохладной комнате на чистых жестковатых простынях и под легким согревающим одеялом. Слышалась английская речь. К нему, не принимавшему никакого участия в происходящем вокруг, обращались. Он, не отвечая, молча глядел в белый, словно плавающий на неопределенной высоте потолок. Но все понимал.

За окном тянулись белые бескачественные, чуть всколыхивающиеся пространства. Так – еле-еле. Почти незаметно.

Казалось, что под снегом упорно ползет кто-то длинный, невидимый. Скорее всего, темно-серый, чешуйчатый, мрачно поблескивающий. А может, и гладкий, бесцветный, сродни прикрывающей его белой пелене – мертвенно-бледный, как сероватый, почти земляного оттенка альбинос. Только по взбуханию небольших бугорков можно было определить невероятную длину его туловища, начинавшегося где-то впереди поезда и заканчивающегося вдали, чуть ли не у самого трудноуловимого горизонта. Да и как определишь? Поезд тщился перегнать его, но безуспешно. Безутешно.

Вдали, впереди девочка увидела черную точку. По приближении она оказалась неким человечком, ползшим вдоль бескрайней равнины. Ноги его постоянно увязали в глубоком снегу. Он останавливался и замирал на некоторое время. Затем, неловко перегибаясь в поясе, вытаскивал задний валенок. Надевал и тут же увязал другой ногой. Скрытое под снегом огромное существо опять несильно прихватывало его. И снова отпускало. Изредка над взбухавшим бугорком поднималась дымка легко рассеиваемого сухого снега и появлялся почти прозрачный, не ухватываемый взглядом хвост. Чудище хватало за ногу удрученного странника, тащило его под снег, но недолго и неглубоко. Отпускало и выжидало.

Я видел подобное однажды. Не въяве, а по телевизору. На экране. И совсем в другом краю, иной стране, ином климате и даже на другом континенте. В Африке. В пору тамошней ужасающей засухи, когда все, включая и саму трескавшуюся прямо на глазах землю, буквально пылало, обжигая тонкие хрупкие ноги тысячам обезумевших, несущихся куда глаза глядят невинных и легко ранимых тварей. Стада ланей, буйволов и прочих жителей пылающей пустыни неслись в поисках редких, еще не до конца пересохших водоемов. И удача таки улыбалась им.

Тяжело дышащие, истощавшие гну, склонив свои мучительно-точеные головы, пили из коричнево-илистой реки. И не могли напиться.

И вдруг как из ниоткуда, из ино-пространства, из вроде бы невинной речной глади, затянутой гладко-блестящей, все отражающей пленкой воды, но каждая точка которого чревата готовым хлынуть сквозь нее ужасом: Так вот, из этой непредсказуемой глубины неожиданно выплеснулось посверкивающее каплями прозрачной воды очертание головы огромного крокодила. Пупырчатая кожа наростами громоздилась по всей гигантской поверхности. Маленькие глазки смотрели пристально и не мигая. Взблеснули молочно-белые зубы. Чудище схватило ближайшее, надо сказать, немалого размера, но беспомощно взбрыкнувшее вверх всеми своими четырьмя тоненькими ножками животное и мгновенно утащило в глубину. В никуда! И все. Конец. Ужас и мрак! Нечто дикое и не поддающееся осознанию.

Ан нет. Нет. Он сыт. Он просто весело и несмертельно играет. Он игрун. Шутник. Шалун. Он – забавляется. Так ничего и не осознавшее травоядное животное со смутными проблесками знания, воспоминания о чем-то безумном, запредельном, промелькнувшем перед его мутными неимоверно выпученными глазами, отряхиваясь и покачиваясь на неверных трясущихся ногах, буквально через минуту выходит из воды и снова принимается за свой, так неожиданно прерванный, рутинный водопой. И никаких следов. Ни-ка-ких! Ни ранки, ни царапины – тончайший миллиметровый расчет в манипулировании гигантским губительным механизмом. И снова чистая невозмутимая гладь воды.

Было ли что? Не было? Привиделось ли – ответь! Как говорится, нет ответа.