Дмитрий Пригов - Монады

А ползущий по бескрайнему снегу человечек – кто он? Куда ползет? Да, понятно куда. Ползет от своего неведомого, невидимого отсюда дома к ближайшему, укрытому же от проезжего взгляда магазинчику за нехитрой покупкой. Тоже ясно – какой. Доберется к самому почти что закрытию. Перекинется парой ласково-бранных слов с усталой продавщицей:

– Чего тебе?

– Чего, чего!.. – В общем-то, всем все ясно. Разговор так – для некоторой видимости осмысленности социальных контактов и преодоления неимоверной скуки окружающей жизни. И что, преодолели? Да кто знает? Все лучше, чем ничего, чем полнейшее молчание и одиночество.

Уверенная продавщица с лиловато-фиолетовым оттенком лица протянет ему желаемое да и хлопнет закрывающейся ставней хлипкого аж всего содрогнувшегося, словно в ожидании ближайшего очередного ограбления, дощатого строения. Все! Закрыто. И гуляй себе до следующего раза, если доживешь, дотянешь до него.

Он вот и гуляет. Он, ясно, – в обратный путь. Побредет себе домой, опять безутешно пропадая в снегах. С превеликими трудами выбираясь из них, вытаскивая прихватываемые ноги, теряя и находя истоптанные и многажды залатанные валенки. Прибредет. Выпьет. Полегчает. Вроде бы полегчает. Нехитро одетый и уже почти нечувствительный к диким местным морозам, выйдет по малой нужде на крыльцо. Постоит. Покачается. Ничего не фиксирующим взглядом заметит вздымающиеся струйки снеговой пыли над чьим-то глубинным проползанием, дальний попыхивающий поезд. Все тут же сотрется из его памяти. И уйдет обратно в дом.

Да, еще достаточно долго проживала у них одна старая русская дама. Очень старая. Во всяком случае, при отсутствии в доме старшего поколения девочке она казалась предельно старой. И странная. Древняя и неимоверно толстая. Хотя толстой она уже не казалась, а действительно была.

– Та-пан-дзэ! – толстая, – хмыкала исподтишка китайская прислуга. Но незлобно. Так, добродушно даже.

На низеньком, неимоверно разросшемся во все стороны туловище крепилась крохотная, сморщенная головка, украшенная пучком хитро сплетенных на макушке уже немногих и тощих волос. Головка, правда, была достаточно симпатичная, дававшая основание предполагать и вовсе черты трогательной милости и даже обольстительности в молодые годы ее обладательницы. Да так оно, по рассказам, и было.

Маленькая, хрупкая няня-китаянка обзывала русскую даму лао-тай-тай – большая старуха. Большая старуха ничего по-китайски не понимала. Она бесхитростно обращалась к прислуге:

– Милочка, принеси мне: – прислуга, в свою очередь, естественно, ничего не понимала по-русски. Не понимала и по-французски. Кое-что лишь по-английски. Но неизменно угадывала все ее желания и в точности исполняла. Девочке это казалось удивительным. Старуха же воспринимала все как должное. В порядке вещей.

В узких эмигрантских кругах дама была знаменита тем, что в старые добрые времена держала в Петербурге известный литературный салон, посещаемый всевозможными немалыми тогдашними знаменитостями и властителями дум дореволюционной столицы. Рискнем предположить, что там бывали Блок и Белый, и Соловьев и Иванов, Розанов и Флоренский. Мистики разных направлений и пристрастий. Впрочем, нас там не бывало. Вполне возможно, она придерживалась совсем иных литературных пристрастий и социальных воззрений. Тогда ее могли навещать Горький, Разумник, писатели-деревенщики, как нынче принято именовать писателей подобной ориентации. Ходоки в народ, радетели за народное освобождение. Или вовсе даже террористы и инсургенты, будущие властители огромных российских пространств. Хотя они – вряд ли. Скорее всего, все-таки у нее бывали первые из помянутых. Какие деревенщики, какие радетели, какие бомбисты у знатной изящной дамы? Однако случались в те неоднозначные времена такие перверсии. Да, В общем-то, все и вся было перепутано в той сумбурной и ажиотажной жизни.

Позднее к ней зачастили новейшие бунтари петербуржской артистической сцены описываемой поры. Народ на удивление буйный и раскованный. Наглый даже. Вроде бы вполне не соответствующий репутации как самой дамы, так и ее салона. Хотя, как уже говорилось, чего не бывало в те безумные предреволюционные годы?! Все перемешалось. Вернее, начало перемешиваться задолго до самих катастрофических событий.

Однажды отец девочки, будучи еще подростком и учеником кадетского училища, навестил ее. Он уж и не припоминал, с кем и по чьей протекции попал в это престижное, взрослое и серьезное, иногда шокирующее общество. Видимо, протекция случилась соответствующей. Все-таки он был не из последней семьи в Российской империи. Соответственно своему так называемому переходному возрасту, он был впечатлен женским шармом хозяйки.