Дмитрий Пригов - Монады

Ан устояли. Выжили. Дожили до наших дней.

Потом под напором красных все развалилось само собой. И все разбрелись. Побрели, потащились в разные стороны. Юнкер в достаточно большой толпе полураспущенных вояк, но все еще сохранявших оружие и какую-никакую униформу, поплелся в направлении Монголии. А куда еще? Всюду были помянутые, но, по сути, совсем другие, красные, белые, черные и прочих неведомых цветов. Непонятно кто. Хотя и в чуждой Монголии в те времена все происходило подобным же невообразимым образом.

Брели днями и ночами. Иногда ночами спали. Иногда сваливались посередине дня и забывались неверным сном. Палило солнце. Местность была открытая и пустынная, просматриваемая воспаленными и слезящимися глазами на километры вокруг. Хотя что можно было рассмотреть этими опухшими, гноящимися и слезящимися глазами? Марево. Миражи и фантомы.

Вверху парили большие внимательные птицы. Порой с предупреждающими вскриками они проносились прямо над головами шарахавшихся в сторону людей. Потом уже и не шарахались. Сил недоставало. Изредка палили им вослед. Безрезультатно. Палили, пока оставались патроны. Но их оставалось немного. Ненадолго. Просто вяло отмахивались. Прямо на глазах меняя свои размеры и конфигурацию, крылатые существа гигантскими серыми тенями загораживали небо, жаркими женскими голосами на ухо нашептывая бредущим:

– Все, все. Черный полог заворачивается с горизонта. Ты уже ничей. Ничей! Ничто не укрепляет в этом мире. Чернота вычеркивает тебя из списка наличествующих сущностей! – какая чернота? Какие сущности? Прочь, демоны серых пределов!

Понятно, что мало кто вникал в это и понимал смысл подобных нашептываний и вскликиваний. Да и не было уже никаких сил понимать, вникать в данного рода различения и дефиниции. Разве только чувствовать. Так ведь и чувствовать надо уметь.

Машинально и вяло продолжали отмахиваться ладонями прямо у своего лица от придвинувшейся уже вплотную пустоты, как от тех же угольно-черных мух, мучивших не менее птиц. Они внедрялись под кожу и брели с несчастными их неверным путем многие километры, медленно, не спеша (а куда им спешить?!) выедая изнутри.

Да, скорее всего все было именно так.

Постепенно рассеялись все спутники. Или просто не было сил и внимания их различать. Во всяком случае, мальчику казалось, что он давно уже бредет в полнейшем одиночестве. Да так и было – брел один. В его тогдашнем состоянии он вряд ли мог что-либо оценивать адекватно. Так что исчезновение своих былых соратников обнаружил, вернее, как-то мог осмыслить, наверное, дня через два-три. А может, и пять. А может, и через месяц. Да в его положении присутствие кого-либо иного, ему подобного, мало что изменило бы.

Вряд ли путешествие длилось столь долго, как ему позже представлялось.

Еды не было. Воды тоже. Пить он мог лишь из мелких случайных лужиц. Не знаю, попадались ли они ему в совершенно безлюдной сухой местности. Случаются ли там в это время дожди? Я в тех пределах не бывал. Посему не могу ничего утверждать с какой-либо степенью достоверности. Однако же вот – брел. И выжил.

Однажды, когда ночью посреди пустынного и полностью просматриваемого во все стороны пространства он забылся то ли сном, то ли простым беспамятством, остатным краешком сознания или, вернее, недремавшего осязания он почувствовал, что к нему придвинулось Нечто. Это Нечто надвинувшееся было непомерно огромным. Черное и жарко дышащее, оно закрыло, загородило весь небосвод с его многими низкими пылающими звездами. То есть весь необозримый небосвод как бы разом погас. Было известно, что в этих местах владычествует некто, которого спутники пугливо называли бароном. Черным Бароном. И тут же оглядывались. Но нет, все было знакомо, и все были знакомы. Пока. И снова оглядывались.

А может, ему просто снилось, бредилось. Вроде бы слышалось сопение и урчание. Он почувствовал легкое прикосновение чего-то гладкошерстного и горячего. Это прикосновение покрыло разом весь бок от опаленной щеки до обнажившейся голени левой ноги. Сапоги были стерты и выброшены за непригодностью. Уж и не припомнить когда.

Соседство огромного существа понуждало вроде бы весь организм инстинктивно и охранительно сжаться, но не было сил. Абсолютное безволие овладело им. Если не сказать, блаженство, но особого рода, граничащего с полным пропаданием.

Все вокруг было черное-черное. И только его голова, если бы он, отлетев от самого себя, мог видеть ее спокойным и незаинтересованным зрением, белела во мраке, отлавливая мельчайшие частички кое-где блуждавшего в непроглядной тьме света для своего свечения. Именно она-то его и спасла. Во всяком случае, он был в том уверен. И впоследствии все, слушавшие пересказ случившегося с ним, тоже вполне уверились в том.