Дмитрий Пригов - Монады

– Да, да! А у дяди Николая такое большое кольцо, на котором еще лев с разинутой пастью.

И вправду, у достаточно давно и скоропостижно скончавшегося в самом расцвете своей так счастливо начавшей складываться взрослой эмигрантской жизни дяди Николая было подобное кольцо с крупно лепленным львом посередине, куда-то сразу же запропастившееся по его трагической смерти. Это странно заняло внимание всех, причастных к его отпеванию и похоронам. Так и не нашлось. Странно. Но поминали его все.

Да мало ли чего странного. Вот, к примеру, его же имя. Китайцы немало дивились ему – Николай! «Ни» по-китайски – «ты». А «ко-лай» – «иди сюда». Кто же дает такое странное имя? При том что у всех местных имена тоже значащие – типа: Цветущая ветка, Бурный поток. Ху-тунг – Восточная река. Чун-хсиа – Весенний закат. Ну, это-то понятно. И прекрасно. Посему странным казалось именно само конкретное содержательное наполнение имени – «Иди сюда!» Действительно странно.

Хотя, отмечали те же китайцы, в несомненную компенсацию сей нелепости, он родился в год овцы, означающий благородство, гармонию и порядочность, что, собственно, вполне соответствовало реальному характеру обаятельного Николая. Тем более что в его гороскопе имелись две десятки – десятое число десятого месяца. Правда, это означало некоторую даже преизбыточность полноты, по-видимому, и ставшей причиной столь ранней его смерти. Так говорили. Или думали, умалчивая.

Внешность Николая была вполне классическим образцом цветущего русского мужчины, ничем не напоминавшая о среде его нынешнего, в смысле тогдашнего, обитания. Какой-то дальний троюродный или четвероюродный дядя или племянник. Вернее, и дядя, и племянник одновременно. Член их огромного родственного клана, разросшегося посреди благоволившей им тогда, до печальных событий октябрьского переворота, России.

Попал он в эмиграцию еще ребенком и вполне сжился с местным бытом, породившим такой вот странный интернациональный, вернее, как говаривали в те времена, космополитический тип личности, блуждающей по всему свету и везде чувствующей себя легко, но и как не дома. Впрочем, не всегда с сопутствующими сему, известными по воспоминаниям и эмигрантской литературе трагическими русско-эмигрантскими переживаниями и еще более трагическими последствиями. Правда, из разговоров взрослых девочка знала, что он был подвержен непонятным страшным вспышкам непредсказуемого гнева, в припадке которого мог натворить черт-те что. И сотворял. Русский все-таки человек. Сие встречается часто и в родных пределах, не обинуясь местом и временем пребывания. Гневливые – и все! Ничего не поделаешь.

Его молоденькая жена-китаянка смиренно сносила эти приступы необъяснимой ярости. Только почему-то переходила на вполне неведомый ей русский, тихо повторяя:

– Норимально, норимально.

Он успокаивался. Все действительно опять приходило в норму.

В их роду водилось подобное и подобные. Мужчины и женщины их крови бывали гневливы не в меру. Порой прямо-таки до мгновенной потери всякой сознательности. Но отходчивы. Отходчивы. Правда, девочке не довелось это видеть, а то, с ее-то памятливостью, непременно запомнила бы. Такое запоминается. Но не припоминала. Хотя нет, нет, кое-что припоминалось.

Припоминается и мне. Шум, ор, размахивание руками, красные лица. Летящие в стену предметы. Звон и осколки. Вскакивание и выскакивание вон с криком:

– Все! Все! Ухожу! Больше не вернусь!

– И уходи! Я сам уйду от вас от всех! Сил моих больше нет! – и хлопает дверью. В стороне хлопает другая дверь. Где-то там в глубине и третья, четвертая.

Через час уже сидят с напряженными лицами в просторной и светлой гостиной за столом и молча пьют чай, прихлебывая вытянутой верхней губой из ярко раскрашенного глубокого блюдца или почти прозрачной голубоватой пиалы с какими-то еле различимыми диковинными узорами. Долго молчат. Потом разговариваются.

Бывало. Бывает.

Девочка пристраивалась на его огромных, как крепость, или, скорее, некое подобие сглаженных уступчатых гор, коленях. Прижималась спиной к крупному мягкому телу, чувствуя, как пульсирует внутри таинственная жизнь. Сквозь листву проникает странно будоражащее солнце. Девочка щурилась, заслоняя лицо ладошкой, и еще теснее прижималась к дяде Николаю. Он, наверное, знал о своей скорой неожиданной смерти, думала девочка, оттого и был так тих и нежен. Как-то умиротворенно беспечен.

И вот умер.

Девочка очень переживала.