Дмитрий Пригов - Монстры

– Да? – все обернулись на Димку.

– В случае обмеления до следующей воды надо ждать, – сказал он и улегся плашмя на траву, отгороженный от прочих лежавшим между ними молчаливым и внимательным Ренатом.

– Тетка сказала, когда следующая вода придет, то еще сильнее все будет. А ты вот, Димка, – уж совсем обнаглел Федя, – попробуй один пойди.

– Заткнись, – зло сказал Ренат и даже приподнялся.

– Дай человеку договорить, – тоже приподнялся на локте Васька, профессиональным щелчком направляя окурок прямо на середину реки, где тот закрутился, завертелся и скрылся из глаз. Все внимательно проследили как сам полет, так и исчезновение окурка в этой странноватой водяной круговерти.

– Тетка говорит, когда кое-кто подходит к воде, она прямо вся кругами заходится. А из глубины руки высовываются. – Федя сам почувствовал, как холодеет. Голос его дрогнул. Среди ясного ослепительного дня всем стало не по себе. Окрест вроде бы даже и почернело.

– Какие руки?

– Женские. Четыре. Такие гладкие-гладкие. И чуть светятся.

– Проверим? – сказал Васька, оборачиваясь в сторону Димки, заглядывая в его лицо через лежащего перед ним Рената.

Что еще можно сказать? Да ничего.

Долго стояли в окружении.

Шел третий день. Лошади устало перебирали закостеневшими ногами. Тяжелые рыцари наливались дополнительной, иногда просто непереносимой для бедных животных тяжестью во время краткого тревожного сна. Тяжестью, обретаемой уж и вовсе неведомо из какого запредельного ресурса. Видимо, был такой. И немалый. До конца неисчерпываемый. Снилось же всем практически одно и то же.

Посреди плоского и тусклого пространства какое-то непонятное строение, почти исчезающее на самом горизонте. Медленно, словно нехотя нарастающее по мере невероятно замедленного, почти неощущаемого приближения к нему. Оно как бы само разворачивалось при облете.

Просматриваемая во всех направлениях на многие километры сверху, с высоты их полета, присыпанная снегом плоскорастянутая поверхность. Они стремительно несутся над этими почти необитаемыми местами с редкими скоплениями деревянных сизоватых покосившихся человеческих жилищ. С виду не заселенных. Движение то невероятно замедлено, то, наоборот, стремительно, прямо дух захватывает. Прохладный воздух овевает со всех сторон, давая временное отдохновение от непереносимого жара, нависшего над холмом и его окрестностями. Прохлада странным образом соседствует с жаром, нисколько не умеряемым ею, по-прежнему почти испепеляющим изнутри. Подлетели. Замерли, зависнув ровно посередине высокого центрального строения монастыря (покрытого ли куполом или открытого в высокое белесое небо – не припомню. Хотя все остальное припоминается абсолютно точно и пространственно осмысленно.) Медленно, как тяжелые жерла огромных телескопов, переводят свое зрение с дальних просторов и поблескивающей серебристой поверхности неблизкого моря на происходящее внизу, прямо под ними. Поначалу в нижнем полумраке с трудом можно различать копошащихся в затененных нишах возле стен мелких человеческих тварей. Потом прямо под ними, как раз посередине помещения, в высветленном срединном пространстве обнаружились четыре фигуры. Сверху распознать их не представлялось почти никакой возможности. Две фигуры в неуверенности стоят чуть поодаль. Две другие расположились ровно по центру. Точно под зависшим над ними самоотдельным фокусом зрения. Один из пребывавших в центре распростерся вдоль земли и просматривается во всех подробностях и деталях. Наряд его нелеп и престранен. Прохладное зрение фиксирует все точно и бесстрастно. Ровный столб слабого света, вверху которого и завис наш центр наблюдения, другим своим расширенным концом упирается в этих двоих далеко внизу, освещая их с некой чрезвычайной преизбыточностью. Видно, как распростертый на полу все время подергивается и резко подскакивает.

И вдруг, в какой-то момент, не вполне уловленный верхними наблюдателями, распростертый на земле затих и сам стал чисто и как-то беспримесно светиться голубоватым мерцающим светом. Сначала еле заметно. Скорее угадываемо. Но свечение стремительно нарастало и в определенный момент, перейдя, определенный энергетический порог, вдруг ярко озарило собой все окрестности, отменяя прежнее слабое стояние бледного северного дневного освещения. От его волнового удара наблюдателей даже подбросило. Через какое-то мгновение они опять снизилась, однако не дотянув до точки своего предыдущего нижнего висения. Давление световой волны держало их достаточно высоко, почти на уровне купола, открытого, разверстого в самое небо. Лежащий медленно, словно выталкиваемый водой, принял вертикальное положение и застыл, повиснув чуть-чуть приподнятым над землей. Сияние, исходившее от него, индуцировало свечение и всех остальных обитателей этой обители. Они постепенно объявлялись в зоне видимости. Вернее, она сама, стремительно расширившись, охватила, захватила их. Сначала стал светиться соседний с первым, стоящий ровно по центру человек. Правда, его свечение имело красноватый оттенок. Затем абсолютно белым светом озарились двое, стоящие чуть в стороне. Они приблизились друг к другу, и их ореолы, совпав, образовали один немигающий светящийся столб. Следом медленно, словно с трудом разгораясь, овладевая неподатливыми и непонятливыми, свет охватил и всех прочих, разместившихся по стенам. Они стояли вытянувшиеся и затихшие. Стало видно все и во всех деталях. Слышалось ровное, ненарастающее и неубывающее мягкое звучание, постоянно оттекающее куда-то далеко на Запад, в непроглядываемые отсюда дали их предыдущего мучительного и неотступного стояния. Свет же висел, не мигая и не отвлекаясь ни на какие другие пространства. Все вокруг наполнилось цветением. Оно проявилось наподобие переводных картинок – медленно и необъяснимо. Объявилось и щебетание. Вроде бы детские голоса послышались. Словно промелькивание по краям окаймленной картинки многочисленных детских головок и лиц. Позвякивание колокольчиков. Даже легкий, напоминающий звучание соприкоснувшихся тонких фарфоровых чашечек, звук отдаленного церковного колокола. Так казалось. Плыли запахи и благоухания. Все застыло. Повисло. Повисело и погасло.