Дмитрий Пригов - Монстры

– А почему бы и нет? В этом, может, сокрыт совсем иной, иносказательный смысл.

– Ну какой такой иносказательный смысл может быть сокрыт в нарезанной ломтями птице, то есть рыбе? Или в тех же подхихикивающих японских аспиранточках и матерящихся на японской территории русских мужиках? Решительно не понимаю и не хочу понимать.

А что сталось с Иваном Петровичем, Федором Прохоровичем, Семеоном? С Машенькой?

Ивана Петровича я часто встречаю. Он живет в соседнем подъезде нашего неказистого девятиэтажного дома в Беляеве, как раз за яблоневым садом. Бывшим яблоневым садом. Остатками яблоневого сада колхоза Беляево, некогда по-советски, прямо как в «Кубанских казаках» счастливо произраставшего на месте моего и подобных же многочисленных окружающих бетонных сооружений. Если быть точным, эти колхозные квазирайские кущи сами были остатками некогда огромного и благоухающего барского сада, куда тихими летними долгими вечерами, когда стихала нестерпимая полуденная жара, выходили хозяйские барыни и барышни. Вдыхали яблоневые ароматы и произносили:

– Маменька, а в нынешнем лете как-то особенно это все благоухает, – оборачивалась на дородную даму, стянутую обширным белым платьем, тоненькая и нетерпеливая девица лет осьмнадцати.

– Да, Машенька, – отвечала мать и снова обращалась к низкорослой спутнице, идущей обок под раскидистым летним зонтом. – Я и говорю, мой Иван Гаврилович все силы кладет на ниве народного просвещения, а некоторым это только в укор и неодобрение.

– Не знаю, Марфа Измайловна, кого вы имеете в виду. Вы уж как-то это все болезненно воспринимаете, – одышливым голосом возражает ей спутница.

– Нет, нет, я совсем не про вашего Ивана Ильича. Он человек достойный. Я имею в виду этих… – она делает неопределенный, но вполне понимаемый и дешифруемый собеседницей жест рукой.

Дамы останавливаются и долгим молчаливым умиленным взглядом следят исчезающую среди многочисленных стволов гибкую, почти ящеровидную фигурку девушки. Улыбаются. Затем снова возвращаются к своему серьезному нескончаемому разговору.

Вот от сего мирного сельского поселения мы незаслуженно унаследовали нехитрое и обаятельное местное называние – Беляево. До сих пор по весне небольшое пространство под моими окнами стремительно покрывается белым лебяжьим цветом. Я выхожуна балкон – и прямо дыхание перехватывает. Разве что быстрые и почти постыдные слезы на сухие и старческие глаза не наворачиваются. Потом так же стремительно все осыпается. Но яблок нет. Есть отдельные маленькие, выродившиеся, потерявшие всякую память о своем былом ослепительном совершенстве, сморщенные комочки несъедобной субстанции. Даже дети поедают их, морщась и переводя дух. Но поедают – дети все-таки! Существа торопливые и неосмысленные. Так что уже через неделю после появления этих яблочных ублюдков ничего не сыскать. Хотя, конечно, может, они выродились только в нашем неудачном мире. А где-нибудь там, в ином, буквально по соседству, они как раз, напротив, наливаются неземным брызжущим золотым соком.

Как, например, отмененное былое величие нашего бывшего государства – может, оно отменено только в пределах этой мерности и нынешней мерзости. А в других мерностях и пространствах наоборот – параллельно разрастается неимоверным могуществом и ослепительной неотменяемостью. Но, вполне возможно, оно отменено везде и навсегда. Тотально отменено. Только одна тревожащая деталь – в том изначально отмененном, удаленном от нас локусе зарождения его величия, в месте, так сказать, онтологического возникновения и существования, нынче ведь открылась пазуха. Будь она невелика, то так бы и длилась, случайно обнаруживаемая редкими путешественниками, странствующими по географии времени, по его взгорьям, провалам, пещерам, долинам и пустотам. Но она велика. Это уж мы знаем достоверно. Экранирующая ее оболочка весьма непрочна, чтобы выдержать давление нарастающих пластов новой отягощенной темпоральности. Ведь рухнет. Как пить дать рухнет. Провалится и искривит все последующее, а для нас – предыдущее жизненно-историческое пространство. Я не говорю уж о бесчисленных пустотах, впоследствии порожденных по причине опростания главной порождающей пустоты, их породившей. Ну, эти рассосутся как-нибудь сами. А что делать с той, основной, основополагающей?

Сколько же проблем, не разрешаемых нашими нынешними слабонаучными способами. Только разве вот новым, открытым именно Ренатом. Ну и, конечно, молитвами! Да к ним нынче кто приспособлен? Особенно к умным и креативным, преобразующим, вступающим в активное мирозданческое сотворчество. Нет, нынче никто не способен на подобное.