Филимон Сергеев - Орангутан и Ваучер (сборник)

– Что вы! Что вы! Успокойтесь, молодой человек… Да кого же в конце концов лупить?

– Как кого? Их… охломонов-недоучек! На танцах оне до одури трясутся, а заговоришь с каким-нибудь – двух слов связать не могут.

– Простите, но ведь можно на уровне среднего образования знакомиться!

– Не с кем… Сверстники поразъехались все… Одни Валерики да Ляли трясутся. В библиотеке поселка тоже не легче. Так и тянет выругаться…

– А что такое?

– Горы книг… штабеля! Про города-герои… про их оборону, труд, отдых… Про места примечательные вроде Ясной Поляны, Болдино, а про Михреньгу – хоть шаром покати! Хошь бы вот такусенькая была! – он указал на тонкую больничную карточку. – Словно нас, михреньгенцев, на свете нет. А, между прочим, дорогой товарищ, в нескольких километров отсюда великие люди рождались!

Врач заулыбался:

– Любопытно… Кто именно?

– Как кто! Михаил Ломоносов, Федор Шубной… Фома Кочин, мой дядя… Да что там говорить!.. Вы спрашиваете про сон, а я со стыда сгораю за нашу нынешнюю темноту. О каком сне речь, ежели мой дядя, бригадир сучкоруб слово «наука» через букву «в» пишет – «на-ву-ка», а любое собрание начинает с одного и того же? – Никита вдруг передразнил. – «Итак, дорогие товарищи, рябчики да уточки, а на полях хрены да дудочки!» До сна ли мне тут? Прилягу – одно и то же в глазах стоит… – Он замолчал, угрюмо посмотрел в окно.

– Ну-ну, продолжайте… – забеспокоился врач. – Что вам снится-то? Любопытно, очень любопытно… – Он начинал понимать, что перед ним необычный пациент.

– Они и снятся. Особливо Михаил Ломоносов, Рубцов… В деталях рассказывать или как?

– Конечно…

– Как?

– В деталях…

– Так вот, закрываю глаза однажды и слышу скрип саней. Сначала мне казалось, что ворота скрипят. Я – во двор… Может, не заперты оне…

– Прямо в чем мать родила?

– Да нет, товарищ дорогой, все это во сне чудилось… И бегал я, словно в облаках плавал…

– Ну-ну…

– Подбегаю, значит, к воротам, а оне заперты по всем правилам… Опять прислушиваюсь… Снова скрип. Я – за ворота… И что же? Вижу: по лесной заснеженной дороге идет обоз… Эх, товарищ дорогой, нет мне больше жизни здесь, нет!

– Ну-ну… Не кисни. Ты ж не хлюпик. Про обоз, про обоз сказывай! Обоз-то куда идет?

– Да на Москву идет, на Москву… Черт бы его побрал! Застит глаза от жгучего ветра, снега колкого. Хмурятся мужики, экономят силы для следующего рывка. У каждого, видно, своя цель: скорее в город, скорее распродать улов, получить деньги, а там, само знамо, покупки заморские – суматоха несусветная. Но вдруг вижу я… Впереди всех идет юноша совсем иного озаренья… На нем залатанное полукафтанье, стоптанные катанки, ушанка кургузая и в руках вот эти книги: «Грамматика» Смотрицкого и «Арифметика» Магницкого. – Никита указал на две принесенные им книги. – По ним я сразу узнал, кто идет впереди обоза!

Лицо врача перекосилось, брови нависли над вспыхнувшими глазами.

– Постойте! Постойте! Это же все во сне… – врач указал на книги. – А откуда у вас этот средневековый антиквариат? – Он взял со стола одну книгу, затем другую. – «Арифметика» Магницкого – 1721 года, «Грамматика» Смотрицкого… 1704 года…

– Товарищ дорогой, – Никита не мог успокоиться, – самое главное – выслушайте! Что касается книг, то они приобретены… потом, вследствие сна… на родине Ломоносова.

– Ну-ну…

– Так вот… Стою у ворот… Снег глаза застит, луна, словно тульский самовар, рыжая, а навстречу мне обоз во главе с ним… с Ломоносовым. Круглолицый он, краснощекий… Я его сразу узнал, но виду не показываю… Я-то рядом с ним кто? Жду, что дальше будет. Может, объедут оне, а может, и заночуют… Шут их знает… Только вижу, обоз прямо на меня движется… Ну, думаю, щас Михайло Василич Ломоносов подойдут и спросят чего-нибудь такое, о чем люди только через миллионы лет догадаются. Смотрю… оне пекарню проехали, церкву… перекрестили себя по несколько раз, шапки сняли – и ко мне… Чую, как в пот бросило, несмотря на мороз. У меня-то десятилетка всего-навсего за плечами…

– Странный сон… Как наяву все…

– Вот-вот… Лучше бы мне проснуться в тот миг иль сквозь землю провалиться… А нет, живое все, выпуклое, обвораживает, втягивает… И вот слышу я наконец густой, как у лесоруба, голос: «Здорово, детина. Михайло меня зовут, а тебя как?» – «Меня-то, – как попало пролепетал я, – Никита…» – «Никита, – грубо пробасил он. – Тогда лапу держи…» Подошел, протянул здоровенную ручищу, и я вдруг заметил, что Михаил Васильевич крепко продрогли, руки у них синие, а на щеках белые пятна. «Может, ко мне пройдем… в избу, – робко предложил я, – погреемся… Я ваших лошадей покормлю…» «Нет, – сурово возразил он, – не за оным зашел! Скажи мне, Никита-сын крестьянский, ты в школе приходской учился?» «Откуда? – чуть растерялся я. – У нас и школ таких нет». Ну, думаю, началось, щас будет расспрашивать, что да как? «Может, ты еще в какой школе учился? » Отвечаю: «Конечно, учился… Мореходную в этом году окончил». «Неужели?! – удивился он. – Такой юный, а уже школу русских моряков постиг». Я ему, мол, это совсем другая школа… А у него, видно, своя цель. Он с головы до ног оглядывает меня, словно для какого-то дела прикидывает, и говорит, не спеша, даже болезненно как-то: «Экзаменовать тебя не буду. Вижу, парень смышленый. Токо честно скажи мне, как перед святой Богородицей, не беря грех на душу: хоца тебе в Москве, в академии учиться или нет?» Такое предложение мне даже во сне не снилось… «Еще бы! – обрадовался я. – Только бы приняли!» – «Об оном, Никита, не печалься, – успокоил меня Ломоносов. – Главное – до Москвы дойти. На, держи!» Гляжу, снимает он китаечье полукафтанье и на мои плечи набрасывает. «Учителя там разыщи, Тарасия Посникова… Вот адрес… Скажи ему, что кафтан да ушанку Михайло тебе подарил, сын крестьянина с Курострова… Еще скажи, что болен он нынче… до Москвы не дойдет, а сей дерзкий замысел тебе поручил, тоже сыну крестьянина… Зримо?»