Филимон Сергеев - Орангутан и Ваучер (сборник)

– А кто он такой, – возмутилась Груня, – чтоб из-за этного третью неделю не спать?

– Эх, Груня, Груня, как на музейную редкость смотрю на тебя… В уме не укладывается, как это всю жизнь прожить и о Михаиле Ломоносове не знать?

– Подумаешь, невидаль!

– Невидаль ни невидаль, а земляк наш первым русским академиком был, – Никита настежь раскрыл оба окна, угрюмо посмотрел вдаль. – Отсюда, из этих дивных мест, вышел архангельский мужик, что «по своей и доброй воле стал разумен и велик».

В разговор вмешалась сестра.

– Ты что, историю за седьмой класс вспомнил?

Никита не ответил. Сдвинув светлые брови, он грозно стоял у распахнутого окна и продолжал громко, одухотворенно:

– Невидаль, говоришь! А кто первый русскую науку боготворил? Кто крестьянским детям учиться позволил? Да если б не он, что бы с Россией было? И щас бы в курной избе куковали! Кто металлургию в России поднял? Молчишь?! Герой он был, труженик, вот кто… А мог бы всю жизнь на полатях проспать!

– Никита, что с тобой? Ты что, просвещать нас вздумал? – удивилась сестра.

– А то, что земляк мой в двадцать два года уже в Москве учился в Славяно-греко-латинской академии… а я…

– Ну и что?

– Как, ну и что! В мои годы он круглые сутки науку грыз, а я только по ночам, и то с бабушкиного позволения. Надоело мне все!

Груня накуксилась.

– Ты что кричишь-то?

– Не кричу я… само кричится!

Бабушка Никиты про Ломоносова ни плохого, ни хорошего не слышала, но поведение внука ей не нравилось.

– Вот что, – наконец решила она, – хватит вольнодумничать. Завтра же в поликлинику ступай, да объясни все как есть, понял? И то, что по ночам не спишь, скажи… Завтра же ступай! Не послушаешь – все книги до единой сожгу.

Никита еще больше загрустил. Груня вскормила его ценой больших трудностей.

И голод послевоенный пережила, и пожар кромешный, отнявший у нее родного сына, и мужа в тайге лишилась в лютую метель.

Внук любил ее как родную мать и хорошо знал нрав старушки – как скажет, так и сделает. Он забрал несколько книг и молча ушел в огород.

Солнце стояло высоко.

У грядок пахло двинской черемухой, сочными травами.

– Вот оказия! – думал он. – Расшумелся и сам себя наказал.

Полдня Никита просидел в огороде.

В обед пришла Нюра, краснощекая, высокая, с длинными рыжими косами.

Она была старше брата и слегка важничала перед ним.

– Ты что, изба-читальня, обедать не идешь? Никита промолчал.

– Оглох что ли?

Он резко встал, сильно хлопнув книгой.

– Какого черта прилипла?! Вишь, о Ломоносове читаю… Не до обеда мне…

Сестра ушла. Затем появилась бабушка.

– Это ишо что! Ты, может, через энти псалмы и рехнулся?

Она подошла ближе и отобрала книгу.

– Груня! Отдай, отдай! – как бешеный, закричал он.

– Да ты не кричи… И не сетуй зря… ну… Бабушка была с норовом. Она лихо открыла книгу и, бережно полистав, ловко присела рядом. – Прочти, лучше, о чем здесь рекут? Силу книжную изведать хоца…

Никита чуть смутился.

– Силу, говоришь?

– А чего ишо? Если б я силушку от жизни моей горемычной не черпала, то уж там была бы… А в псалмах-то она есть? Али нет? В тех, что в церквах, знаю, много силы было… а в твоих?

– Тогда слушай… не перебивай. – Он поудобнее уселся на пеньке и вдруг заговорил строго, таинственно. – Когда Ломоносов пришел в Москву…

– Опять о нем… Горе ты луковое! – Груня тяжело вздохнула и закрыла лицо темными ладонями.

– Когда Ломоносов пришел в Москву, – еще громче повторил Никита, – вот что он сказал первому попавшемуся учителю… «Не бедности страшусь я, а той мерзкой судьбы, что может лишить меня помыслов и раздумий»! – Он читал, как будто вбивал гвозди в тугое дерево: неистово, убедительно. – «Я дерзко и зримо хочу поведать о том, что таит в себе земля наша, звезды, Вселенная…»

– Поехал, поехал – не выдержала Груня, – без руля и без ветрил… Ты что, всурьез спятил? Завтра же к врачу марш! – Она направилась в дом.

А Никита заметался по огороду. Книга все яростнее и яростнее взвинчивала его мысли, воображение.

«Каких крепких людей вскормила земля наша! Ведь Ломоносов-то пешком в Москву ушел… Ни лютый мороз, ни родительские запреты не остановили!»

И вдруг сам собой возник вопрос: «А тебя что держит? Свинарник? Или сарай? Или Груня, у которой при слове „наука“ дрожь по телу?» – Он яростно посмотрел на избу и решительно сказал сам себе:

– Уеду я нынче…

У огорода появился двоюродный дядя:

– Теперь и мне понятно, что ты того малость… Ты что, сам с собой разговариваешь? А ну в дом… живо!