Филимон Сергеев - Орангутан и Ваучер (сборник)

И вот Михаил Стелькин снова на теплоходе. Гармошка у него на коленях, как девушка любимая. И смеется, и плачет, и зевак за нос водит.

Берега от черемухи белые, и ночь, как огромная синяя птица, навстречу плывет. Жить бы Мишке на этих берегах до старости.

– А «Камаринскую» можете? – интересуются пассажиры теплохода.

Мишка головой кивает, и летит ядреная плясовая над рекой, к белоснежным берегам.

– А кадриль?

И на кадриль Мишка горазд. Мехи растянет до отказа и смотрит на зеленую зыбь воды, словно видит в реке живого кого-то. Много озорства и ярости в серых его глазах. В самых мелодичных переборах Мишка блаженно закрывает глаза и тихо покачивает головой в такт музыке. Начинает петь, сначала тихо, потом громко, порывисто.

Люди не могут равнодушно слушать его голос. Какая-то неуловимая сила обвораживает их, заставляет приблизиться к гармонисту, подпеть ему, посочувствовать грустной песне.

Без особых приключений добрался Мишка до железнодорожного узла – Котласа. Взяв билет, он в этот же день сел в поезд и поехал в общем вагоне в столицу.

Много было закадычных друзей у гармониста и в Красвоборске, и в Телегове, и в Котласе, но какая-то дерзкая сила тянула его дальше, мимо близких друзей, давних знакомых. «Вот здесь, в Телегове, товарищи мои живут, артельные рыбаки… – думал он, глядя на знакомую пристань. – А в Щепицине народный хор какой! Старинные двухрядки, баяны наборные. На берег бы выйти, да некогда. Торопиться надо. Друзья подождут, а времени – нет…»

Грязновато в общем вагоне, накурено.

Но Мишку это не беспокоит. Гармонь на верхней полке, туесок в ногах, а самодельный чемоданчик верную службу служит. Достает из него Граммофон тетради с песнями, читает вполголоса. Много разных песен у него в тетрадках. Там же и аккорды редкие проставлены. Листает он страницу за страницей.

Постукивают колеса поезда. Убаюкивают, однообразно покачивают. Мишка погружается в сон. И видится ему опять Пермогорье, Северная Двина, Варя. Молоденькая совсем, угловатая, быстроглазая. Ее руки, словно журавлиные крылья, выводят в густом воздухе плавные движения.

Они зовут Мишку, обвораживают. И он идет навстречу к своей зазнобушке, в старом картузе, в расстегнутой рубашке брусничного цвета. В глазах у Вари радость, в душе трепет, а у Мишки в сердце боль.

Проснулся Стелькин. Открыл глаза, прислушался, посмотрел на часы – утро. «Странное дело, – подумал он, – через час поезд в Москву прибывает, а в вагоне все спят, словно не в Москву едут, а на Увал сено косить…»

Вагонная тишина раздражает Стелькина.

– А ну, вставай, мужичок! Хватит киснуть… – тормошит он парня, перегородившего длинными ногами проход в вагоне. – Москва рядом… Столица!

Здоровяк от неожиданной трепки приподнялся с верхней полки, но, поняв, в чем дело, перевернулся на другой бок.

– Ежели тебе веселиться охота, – пробурчал он, – в соседний вагон иди… Там веселые едут… А мне спать не мешай.

Нахмурился Мишка, переступил с ноги на ногу, трехрядку на плечи вскинул, да и ушел в другой вагон. В соседнем вагоне уже никто не спал, и какой-то веселый дед, расплываясь в улыбке, лихо наяривал по струнам старенькой балалайки. Инструмент ходил ходуном, а весельчак притопывал ногой, то и дело поглядывая в окна вагона.

– Девоньки, Москва-то уже на носу!

– Чуем, чуем, Кирилла Михалыч! – отвечали пожилые женщины, набрасывая на головы ситцевые разноцветные платки. – Давай-ка, Кирюша, дробушку нам! Чай, гуляем сегодня.

И пошла одна из «девонек» такие кренделя выписывать, что даже Мишка залюбовался.

И ничего не оставалось ему, как снять с плеча трехрядку, сесть рядом с балалаечником и развернуть мехи.

– Дробушку нам! – кричали женщины. – Дробушку!

Заиграл Граммофон, а сам к старичку веселому с вопросом:

– Куда едете-то?

– В Москву, на выставку. А ты куда?

– Я-то… в столицу… учиться…

– Это хорошо… – Балалаечник подмигнул в такт дробушки. – Я тоже в столице учился… И тоже, как ты, инструмент за собой таскал. Слышишь… Во всех тональностях играю…

– Слышу, слышу… – ответил Мишка.

– Ты очень-то не робей. Москва робких не любит. – И весельчак вдруг посмотрел на Граммофона с отеческой добротой.

– А трудно было учиться-то? – осторожно спросил Мишка.

– Еще как! – бойко отвечал добродушный весельчак. – Я тогда после школы сразу в академию попал.

– В академию?

– В сельскохозяйственную… В нулевую группу.

– В нулевую?