Дмитрий Гольденберг - Птичий язык. Стиходелии 2002–2019

Додетабуизировавшись до полной детабуизации,
О чём остаётся петь, глоссолалией, гимны?
Разгерметизировавшись до полной разгерметизации,
Скрыпеть ли о том, что капли мочи вокруг унитаза нелегитимны?

Sassala bim откроет мне двери в пространства супратональных фиксаций.
Демонологический изыск чудака на букву М взорвёт структуры звезды на букву Пи.
Владимир заученными жестами препарирует нимфетку среди инсектарных классификаций.
Юдифь, отведав магических сусел, блюёт на пол шумерскими символами и рвётся с цепи.

В моём мире правит закон мифа.
Драма танцует пред ним в ореоле павлиньих перьев и огня.
Я хотел бы писать картины того, что видит военнопленный Чен, когда его мозг обволакивает олифа.
А так, остаётся лишь любоваться всякими там «Марокканцами, седлающими своего коня».

«Суть в том, что – а кто сказал, что есть суть и есть отсутствие таковой?» —
Сяк рекло Извечное Чичас, глотая коньяк в угловом баре в небезопасном районе.
Эта дискуссия, как вспоминали растерянные очевидцы, оказалась для героя нашей трансляции роковой.
Самоед Сидоров умер, подавившись косточкой, оказавшейся в курином бульоне.

Кровавой мокротой набито в прихожей корыто.
Развесистой клюквой поразбросала свои острова рассеянная Океания.
Уборщица вышла и провозгласила сердито:
«Так что, господа пристяжные, ваше так называемое заседание
Афицыально закрыто!»

.
настырен день чем дальше в лес
тем шире шаг тем меньше ток
смерть рыбам жизнь песку который час
окончен бал увы прощай адьё
мы ртами рвём куски из розовых небес
и красное течёт из ртов у нас
.
алла акбар да фалун гонг шитьёмоё
весна плотин в руке алтын
идёт плотва кинокартин
язык зеленый лепесток
.
игру ругает рук курок
я никогда не смог бы дать тебе зарок
ведь по натуре я повеса и игрок
открывши настежь двери выйдем за порок
.
волна челнов изба судеб туннель из саркофагов
я стёр свой мозг как непригодный диск
и я приветствую склонённых надо мною магов
подделав подпись и порвав мениск
.
удар в поддых сарказма яд сталь глаз и сладость слова fuck
вчера селёдка свой апломб поправ сегодня вверх тормашками форшмак
чем дальше в лес тем шире шаг да меньше ток
и ночью в окна к ним смотрел стеклянный бог

Слышу, слышу волхвованье мхов я,
Медовухой опьянён.
Руки-реки растопырили верховья,
Космос мухой окрылён.

А под мухой – море – по колено.
Вброд лошадки белыя, вразброд.
Посреди лужайки вкопано полено.
Клоун шеи рубит – эшафот.

Вижу, вижу свет в конце тоннеля я,
Околдован ворожбой.
Клей не клеит левый ус Корнелия,
Прёт у Карла Клара тубу и гобой.

А у Клары – на горбу – экслибрис.
Хитр рисунок, сонмище штрихов.
Цирк идёт, искрясь и эквилибрясь,
И, кривляясь, шьёт поэт стихов

Пук, сонетов, горы экзерсисов,
Лыко в стро́ку, ибис в небесах.
Шьёт виньетку, вроде барбарисов,
Шьёт портрет – Корнелия в усах.

за нитью нить, словесная руда
за годом год, забей, какая ерунда
за карлой конокрад, а за средой, конечно, середа
за ханом хан, за хамом хам, злата орда
за полем пол за морем мор за просто так за милые глаза
слезлива и смазлива егоза
ты стрекоза, катит зима в твои чертоги злые холода
сглотнув слюну, сорвав парик, говоруну скажи немедленно «о да»

Я соскрёб последнее с тарелки,
Мне теперя больше делать неча.
Что ж, крутить на циферблате стрелки,
Течь, покуда не всосёт предтеча.

Дай мне сил испить из этой чаши,
Что цикута? истолки алмаз!
Чан Кайши, отведавший чан каши,
Трёт во лбу проклюнувшийся глаз.

Не минует нас, ну что же, будь что будет.
Ты прости нам, сирым и убогим.
Что отнимешь, как-нибудь прибудет,
Удовлетворимся и немногим.

Нам, увы, отпущено немного.
Мы в миру, ей-богу, отпущенцы.
Хочется отца, седого, строгого.
Чтоб он был ди-джей, считал секвенции.

Чтобы он порвал в клочки квитанции,
Самовар заделал, бублики и мак.
Где же кружка, няня, где смотритель станции?
Где мой друг, бессмертный Телемак?!