Дмитрий Гольденберг - Птичий язык. Стиходелии 2002–2019

Пеною
Вязаные рукавицы сползают, гадины,
С пальцев наземь, клубясь нитяною.
Мельпоменою
Женщина, на голове из чьего венка Анфиноген плотоядно губами отщипывает спелые виноградины,
Рекомендуется осклабившемуся Антиною.

Насколько мох меха волгл, настолько и щил дыр бур.
Последен, ложится штрих на картину «Циклоп и семь его нянек».
Насколько несвеж сей метафор строй, настолько и предсказуем подразумеваемый далее каламбур,
О том, как заканчивает день Гамсун, сменивший свой кнут на пряник.

[1]
Оксимагон, гони, гони скорей, коняку шпорами лягая!
Когда бы не было блядей, я шёл бы, стати полн, лягухам потакая.
А так? Куды, куды несёт нас ветр лимонных сингапуров?
Триумвират елды, балды, манды ведёт во врата ада мир гяуров.

Сердомифонт, заветам вняв твоим, мы притушили фитили умильно.
Теперь не жить, лететь, стремиться ввысь, при том совокупляясь изобильно.
А плексиглас, забудем ли о нём? Он о себе напомнить не забудет.
Мастилофил подхватит чернозём и, обомлев, свой зев раззявленный застудит.

Квартиросъём, покорность пустоте. Какие, к лешему? да полноте, не те
Координаты снятся денщику. И крыша на дому – тю-тю, и птаха над гнездом уже – ку-ку.
Казалось бы, какие, к дьяволу, пророчества о чуде?
Зачучвернел непочатый творог и плесенью покрылся хрен на блюде…

[2]
Голоса внутри меня, голоса
Песни про мороз, морозящий моего коня, полоса
Белая, перемежаемая полосою чёрной, одним словом, «зёбра».
Свобода – это всего лишь клетка: птицею – сердце, прутьями – рёбра.

Нетверёзая, катится по щеке слеза
Мне ли, ретивому, о преходящести испечалиться?
В этой нощи августовской хочется дюже валету туза,
Да где же такому раскладу быть, коль отовсюду шестерки скалятся?

Полоса размежевала нас, братие, полоса.
Двуперстие да образа, в скобку стриженые волоса.
Остерегуся ли дьявола целовать я в сладкую губ западню?
Сталь одиночества срежет зелёную поросль трепетных душ на корню.

[3]
Доктор, пожалуйста, яду, такого, чтоб разом проснуться!
Аисты сути, вспорите подушку небес клювокрылостью стай.
Мне уж в печёнках сидит эта ваша улыбочка куцая,
Солнцезащитное золото да шиншилловый горностай.

Вам бы, мадам, не сигару топить в лучезарном абсенте,
Не тетиву арбалета оттягивать медленно, словно оргазм.
Дамбы в деревне Дебиловке густо замешаны на особенном елементе,
Едком для глаз и открытом в курином помёте сметливым спецназом.

До упомянутых выше печёнок озноб проберёт лиргероя.
«Поздно, оставим Боржоми» – сигналят они в перегруженный мозг.
Ассоциаций цепочка «Пята Ахиллеса – 5 – 3 – трое – Троя»
Сплавлена в мусор, как давеча сорванный с мэрии лозунг.

Чернокожая ва́кханка-ночь вся усыпана блёстками звёзд.
Предписанье от века: любить, оставляя в листах – проносящихся лет отраженье.
Так игла патефона выводит мелодию, двигаясь по спирали борозд.
Так гадает, сверкая цыганистым зубом луны, знойнотелая ночь-ворожея.

Вы в четверг распрощались с китайцем по имени Ли – поругались?
Вечер пятницы Вы провели, запивая – с малайцем – Клико бланманже.
Белокожая женщина-вамп, Вас в субботу своим портмоне соблазнял португалец,
В воскресенье лиловый Абу подавал Вам манто, прикрывать неглиже.

Змеевитая самка Юдифь, златокудрый самец Буреломов,
С головою – в любовь, словно в прорубь ныряют моржи.
Остолопов – взашей, зубоскалов – в расход, дармоедов – туда же, куда дуроломов.
Ну, а мне остаётся «жи-ши – через и», не дрожи и держи и дыши и пиши.

Приди ко мне, старуха Гарпагон,
И пригвозди меня, как недоумка.
Мой граммофон, мой тетраграмматон,
Твои очки, и прелести, и сумка.

Спеши ко мне, армейский ловелас,
Секи меня, лампасами сияя.
Вчера Ламанческий, сегодня Карабас,
Ты – сон и снег, часы Кремля сверяя.

И, коль не сверг Апостол власть химер,
Твой брикабрак в затейливых узорах
Нам, малым сим, задастся дать пример
Как жить – в Разливе ль, на Азорах.