Дмитрий Гольденберг - Птичий язык. Стиходелии 2002–2019

я встревожен лукавым мудрствованием мужей государства
я рисую окошки на чёрной стене белой кровью уколотого иглой сарказма пальцем
исполосованы бичами тела подвешенных за сиськи цепями

горсти кусков горгонзолы сыплются в глотки бесов
рукомесло мужеложества передаётся от курчавого к хвостатому
призрачность античности в мраморной оргии гениталий

я сложен – грудой в углу
ты сложен – как юный бог-вакх
я сложен – простота, к сожалению, испарилась в ночную мглу
остался должен – некое несоответствие в номерах

нечто такое – волосатое, серое, шевелится членами неподалёку
Зет Игреку парафразно обрисует геополитическую подоплёку
ямщик, в тройке серых в яблоках вдруг узревши дракона о трёх головах,
быстро-пребыстро крестится и поминает нелёгку-
ю

в тон вызвезденности небесной —
картина, «Гай и Тиберий Гракх»,
испещрённая зубодробительной отточенностью деталей

клю
чи от рая – в наших сердцах
передышка минутного паритета противоборствующих мраморных гениталий

Сисястые девы висят на ветвях, с ключами в простёртых пальцах.
«Жемчужная пыль» Хлебникова оседает на одеревеневших гостиничных постояльцах.
Новое измерение ускользает луной, которую тщится поймать в реке обезьяна.
Стихотворчество – процесс изложения сущности совершенства посредством посредственности изъяна.

Белая ворона среди красных ворон. Чёрные кружева под рясою Ришелье.
Мухаметдинов переводит затвор Калашникова в середине июля.
Восемьдесят кругосветных дней, помноженные на двадцать тысяч подводных лье,
Выстраивают кубатуру воображения Жюля.

Отложим поиски вчерашнего дня на завтра. Сегодня – пляс.
Пустимся во все тяжкие, лёгкие заполняя – розовым газом.
Микроскопическая мокрица пощёлкивает хитиновым каркасом, глазом
Охватывая Вселенную магазина сыров и колбас.

Сисястые девы висят на крюках, истекая кровью на мрамор пола.
Брадатые братья о пилах и топорах ловятся в сети недремлющего Интерпола.
Семь сороков Сумарокова, суммируясь, преобразуются в 280 учётных единиц.
Альсан Сергеич, пред тем, как Вы сделали Тредиаковского, я падаю ниц.

Пистолет-пулемёт поплёвывает пулями в парадонтозное пространство.
Серпантин дорог извинительно рассыпается перед местоблюстительским ли́мо.
Девочка Маша, цыкая сквозь нехватку зуба, наблюдает за тенью по имени Иерони́мо.
Левая рука деда Василия ревнует к правой руке, укоряя за блядство.

Сиамские близнецы братья Гогошины, изобретшие двойственность духа,
Накладывают отпечаток на подрастающее поколение деревьев и трав.
Органы стука внимательно прислушиваются к сообщениям органов слуха,
После танцуют с арестованным танго и жарко шепчут на ухо «Let’s make love».

Диск-жокей готовит историю Вселенной, посыпая солью дорожку иглы.
С пластинкой разделавшись, кидает в чёрный квадрат Малевича.
«Вот он весь я, суть есмь Андрей Иваныч, сын Ивана Андреича», —
Татуирует Андрей Иваныч китайскими иероглифами на коже своей мускулистой икры.

Лики двужопых чудовищ обступают Чапаева со всех мыслимых сторон.
Поэт Лизоблюдов выковыривает червя из глазного яблока мёртвого матадора.
Смазливый мальчик выходит из метафизического состояния Лаокоон
И загибает салазки обладателю в свете луны флюоресцирующего луидора.

Белый дождь
чёрный снег
сладкий яд
белый дом
серый лёд
розовый лом…
мы вдвоём
ты и я
яркие картины бытия
сон с весломммм…

Синий плед
тонкий лёд
белый шар
первый шаг
чёрный зонт
терпкий привкус на кончике языка
жизнь так бесконечно коротка…
из тени на свет
вы-сту-па-ет
налысо бритый ареопаг

Лето пот соль и пляж
томный взгляд, прядь волос
на волосок
полоски, плоские ступни, травяной колосок
щекочет ухо
я гляжу, ты идёшь
и под тобой
скри-пит по-то-лок,
лиловый архипелаг.

Белый дождь
ест чёрный песок, что ржа
белый бурнус
пробует синюю птицу
на вкус —
распотрошив, припечатай.
Сушь и гладь, летний зной
как на дрожжах, в поле восходит рожь
в доме звучит джаззз
И, похмельно дрожа,
фиолетовую нитку наматывает на ус
немой
соглядатай