Аля Кудряшева: Иногда корабли

Что и вспомнить кроме тех странных и ярких вспышек,
не похожих на то, что людям встречалось свыше,
Не похожих на то, что читано в недрах книжек,
Бог ведет меня выше по возрасту, в целом – ниже.
Говорю себе о другом, что, пожалуй, ране
Не казалось ни глупым счастьем, ни солью в ране,
Просто чем-то таким, что помимо Адама с Евой
Нам читало в ночи эту Снежную Королеву,

Вот, смотри, три вокзала, Москва, пожилой карманник
Я Дубровский, пожалуйста, холоднокровней, Маня,
Только я не Маня, а ты не Дубровский вовсе,
Джонни, сделай монтаж, на Бульварном случилась осень,
Я иду, я имен наших общих последний донор,
За плевком кофейным опять захожу в Макдональдс
И глотаю за полтинник горячий привкус
Золотого времени, шеи, руки, загривка

С парфюмерной нотой последнего расставанья.
Я верну ключи, растянусь на чужом диване,
Если я умру – а ведь это случится точно
Попрошу у Бога вспомнить нас всех до точки,
До последнего слова и жеста, чтоб было стыдно,
Было жарко и было сладко в большой пустыне,
На Хароньем пароме, верблюжьей спине, остатке,
Где мы встретимся – невлюбленные перестарки.

Я не знаю, как рассказать о тебе, но спросят.
На Бульварном каштановой дымкой ложится осень.
На троллейбусных проводах синеву качает,
Пахнет дымным глинтвейном в большом трехлитровом чане.
Снип-снап-снурре в конце концов. Пурре и базелюрре.
Перед Новым годом звезд первозданный люрекс,
Млечный путь серебристый на Чистых Прудах монеткой.
Это слишком красиво для жизни, но нам вполне так.

Нам – вполне, но ведь я, в конец залезая, знаю,
Ничего не случится прекрасного после с нами,
То есть Бог (он же правда, послушай, хороший парень),
Потерял нас, когда мы вместе с тобою спали,
Я на койке, ты на полу, ладонь на ладони,
Вот залаял пес, проснувшийся в том же доме,
Вот соседи вернулись заполночь. Вот сказала
Голубая ночь молитву о Трех Вокзалах,

О рассветном бомже, монтаже, неглиже, о числах.
И о том, что будет уже, еще не случившись.

И снова осень, палая листва
В прорехах синевы плохого ситца,
Троллейбус так бесхитростно косится
И уезжает. Что ж, шана това.
Иди, иди сквозь ветер, сквозь толпу,
Шана това и яблоки с корицей.
И возраст поднимается за тридцать,
Почти как ртуть по ртутному столбу.
Иди, иди сквозь прелую листву
Сквозь Новый год к чужому рождеству.

И снова Новый год, мороз и тьма,
Шампанское, простуда, мандарины,
Что я тебе сегодня подарила?
Наверно, то, что не люблю сама.
Рождайся, мальчик, для тебя в хлеву
Я подстелила жухлую соломку,
А за столом всё падает солонка,
Мне тридцать три, а я пока живу,
Иди, иди сквозь ледяную муть,
Езжай, рогатый, надо отдохнуть.

Придёт весна, китайский новый год —
Пора поддельных елочных игрушек
Мой домик ледяной опять разрушен,
А заяц в лубяном всё время пьет,
Пьет горькую – от сердца, говорят.
Иди, иди сквозь звонкий звукоряд,
А где-то вдалеке кричат: «По коням!»
Езжай, троллейбус, на метро спокойней.

Езжай в свой парк, на родину свою,
Свали, свались на койку – на свою ли?
Езжай сквозь свет, сквозь дырку в букве ю,
Прожженную в июне и в июле,
Запутайся колёсами в траве
Застрянь рогами в августовском «в»,
На градуснике, как и в голове,
Который раз всё те же тридцать с лишним.
Я к вам звоню. Чего же боль… как слышно?

И снова осень, лиственный занос
Бессмысленно и жалобно клубится.

Когда три года некуда влюбиться —
Не списывай на метеопрогноз.

Непонятно что с тети-сониной нотной папкой,
Золотая осень и губы от яблок липки,
Засыпает, себя находит в трамвайных парках,
Зарывает секретики возле чужой калитки.

Непонятно кто, очкастая, рост сто сорок,
Та, что мир постигает с катящихся с горки санок,
Улыбается близоруко, когда спросонок
Видит мамины руки. Но знает уже, что само —

совершенствование – пустой, но желанный призвук.
Знает, как смотреть сквозь льдинку – под этой призмой
Настоящей душой становится каждый призрак.
Не умеющая быть славной, но быть капризной

Для себя умеет. Примеряющая на вырост
Все фамилии мальчиков с острым и сладким жаром.
В первый раз покупает стыдно вино на вынос,
В первый раз понимает, что не получилось с жанром.