Аля Кудряшева - Иногда корабли

Град тут бывает, да, дома поласковей,
Лагерь покрылся грибами-палатками,
Что до еды – как всегда, с неполадками,
Но, безусловно, еда.
Софья проснулась – и сразу за юбками,
Он ее будто бы куклу баюкает,
Что всполошилась, как будто клюют ее,
Ночь еще, глупая, да.

Хьюго работал помощником мастера,
Мама – испанка, отец – только масть его
Хьюго осталась на память. От матери —
Брови и ткацкий станок.
Запах муки на сыром подоконнике,
Стекла завешены – в доме покойники,
Ну же, не плачь, одевайся спокойненько,
Ты уже вырос, сынок.

Да, одеваться, подъем, просыпаемся,
По умывалкам бегом рассыпаемся,
Кто там копается? Кто тут копается,
Песня, пробежка, жара.
Хьюго привык, чтобы к песне и танец, но
Тоже старается, бегает, тянется,
Те, кто потягиваются, будут подтягиваться,
Взводный пошутит с утра.

Хьюго пришел на войну. Он старается.
Он не готов еще в бой на таран идти,
Но вот пока ему, честно же, нравится,
Софьица тоже вполне.
Сколько же можно детали налаживать,
Фартуки школьные детям наглаживать,
Это решение – это не блажь его;
Дело мужское в войне.

Хьюго умеет возиться с деталями,
Спросят – летал? Он ответит – летали мы,
Спросят – сумеешь? Сумеет. Проталины
Сверху – как тени от туч.
Он уже пробовал – люди картонные
В воздух взлетают – и падают толпами,
Руки в полете – особенно тонкие,
Слаб человек, не летуч.

Как там погода в верхах? Не слыхали как?
Чтоб не тошнило – на завтрак сухарики.
Хьюго летит как помощник механика,
(Снова помощник, увы).
Хьюго приехал из Южного Плимута,
Дети не вымыты, пицца не вынута,
Хьюго лежит на земле, ему вырыта
Ямка средь мокрой травы.

«…»

Ночь за окном беспокойная, вьюжная,
Софья баюкает нового Хьюженьку,
Что ж он не спит, три часа уж пою ж ему
Песню про папин полёт.
Рокот мотора и эхо от рокота,
Многим не спится сейчас за воротами,
Сунет пустышку в наследственный рот ему,
Плачет и снова поет.

Заставлять себя вспоминать каждый жест и слово
Это даже страшней, чем себя вспоминать былого,
Потому что даже плачущий неглиже ты —
Это все равно сочетание слов и жестов.
Это шаг от себя к себе, но к тому, иному,
Не простившему, не свершившему, то есть снова
Проживающему, прожевывая, скривившись,
То, что все мы прошли, но – все – из чего не вышли.

Возвращаясь к тому, зачем, я пишу (зачем, ну?)
Мы встречались в метро горячей порой вечерней,
Чтобы встречать Новый год в компании в Подмосковье,
Чтоб потом поутру болезнью страдать морскою.
(Новый год – это тоже, кстати, – тогда случайный —
Получается жест безвыходный изначально,
Это то, что всегда годится для мемуара,
А для жизни – смотрю я из опыта – слишком мало).

Было сыро и сухо – представьте, одновременно,
Пах гвоздикой и имбирем тот стаканчик мерный,
Где мешали пропорции специй смешные те мы,
Чтоб столкнуться потом рукавами над закоптелым
Трехлитровым чаном. Чтоб взглядом столкнуться, чтобы
Нам мешало расстаться это живое что-то,
Что потом – я, уже в конец залезая, знаю,
Стало, расставаясь, теми слезами, нами,

То есть мной. А с тобой я пока не хочу считаться,
Что считаться с тем, кто сам захотел расстаться,
Нет, не то чтобы захотел, но, поверь, на сей день
Понимается так, и вот даже почти не сердит.
Что добавить еще? На стенке тень каравеллы,
На промокших страницах «Снежная королева»,
И, наверно, вмешались вражеские агенты,
Но листки тогда загорелись на строчках Герды.

Будто всё карнавал, пожар, мистерия масок,
Этот дымный сладкий глинтвейн, бутерброды с маслом,
И – пожалуйста, Джонни, монтаж – на Бульварном осень,
Отцветают каштаны. В Лосинке плодятся лоси.
Ты меняешь квартиру, даешь мне ключи и чаю.
На брелок их цепляю вместе с теми ключами,
Где хранятся мои. И смеюсь высоко и сипло.
(И опять некрасиво для жизни, для нас – красиво).

Я не смею продолжить, в себе убивая гордо,
Славных три этих года, мои и твои три года,
Мы не слишком известны и почту нашу не вскроют
Археологи в жажде прежних найти героев,
Но, меня откопав когда-то перед вечерей,
Кто-то встретит в безумной ухмылке застывший череп.
И записку: «Купи с утра помидоры-черри

Апельсиновый сок. Я люблю тебя». И зачем мне
Вспоминать то, что было. И глупо и некрасиво.
Если бы я Бога когда-то о чем просила,
То просила бы (он же, правда, хороший парень),
Переделать мне взгляд, а потом перестроить память,
Где никто не приезжал на пятьсот-веселом,
Не срывал струну, не читал по утрам Басё мне,
Где ни разу рубля не просил предрассветный бомжик,
Где и мы ни разу не встретились, Боже, Боже,