Аля Кудряшева - Иногда корабли

выпаривая других, оставляя твой
колючий запах былинки, реки, гнильцы.
ты будешь жив, пока ты весь неживой
горючая невесомость росы, пыльцы,

когда ты не сможешь молчать, то смотри в просвет,
как крупно, как мокрая шавка, дрожат кусты,
и нет, ты не скажешь нет, ты не скажешь нет,
тебя не предаст вода, но, послушай, ты,

когда тебе страшно, в ладошке прижми к щеке
все то, что сильнее смерти: смурной маяк,
осколок слюды, комочек слюны в песке,
короткий выдох: маленькая моя.

Кто никогда не видел журавлей,
Тот никогда не чувствовал потери,
Потери листьев в сумраке аллей,
Потери ощущения на теле
С утра прибереженного тепла,
Горячки поцелуев троекратных,
Еще с весны немытого стекла,
Из дома до метро, потом обратно,
Сочится с неба тот полезный клей,
Который насмерть склеивает сутки.
Тот верит каждой патриаршей утке,
Кто никогда не видел журавлей.

Поехали со мной, я заплачу
За каждую прожитую маршрутку,
Я, знаешь, их считаю. Нет, шучу,
Но ты же понимаешь, в каждой шутке
Всегда есть то, что хочется сказать, —
Достойное наследие Крылова.
Кто их считал – проехали Казань
И повернули по Садовой. Слово
Осталось в Метрополе, на углу.
Билетик превратился в оригами.
Нет, не журавлик, просто нервность рук,
Поехали, поехали кругами,
Ну, просто чтоб не мерзнуть на ветру.

Давай нырнем в метафорную глубь,
Завязнем в лабиринте аллегорий,
Чтоб избежать простуды между губ
Уже соприкоснувшихся легонько,
По-школьному, как будто невзначай.
В толпе, в час пик, случайно-неслучайно.
Прости, опять не знаю, как начать,
И избегаю лишних окончаний.

Плачу за выдох двадцать семь рублей,
Провал дверей, предательски зевнувший.
Кто никогда не видел журавлей,
Тот вряд ли машет утром, обернувшись
К единственному ясному окну.
На кухне, там, в халатике махровом,
В дрожащем освещеньи монохромном,
Родные лица бережно мелькнут.

Стою, ища опору в рюкзаке,
Как богатырь перед былинным камнем,
Да, много нас стоит – и кто за кем,
С бесценными своими рюкзаками,
В пальто, что все объятия хранят,
Ко всем утратам на ходу готовясь.
Пошел направо – потерял коня,

Пошел налево – и зевнул автобус.
А дальше хуже – потерял ладью,
Проект, работу, нужного судью.
Но разве стоят пряник или кнут
Вот этих неприкаянных минут.

Поехали, поехали со мной,
Идем в автобус голубой, зеленый,
Я запах кофе чувствую спиной,
Твой взгляд, такой небесно-изумленный,
Остатки ночи, странная судьба,
Нельзя как раньше – хоть и раньше жил так,
Прикосновенье губ у края лба,
Там, где под кожей вздрагивает жилка,
Поехали, я памяти лишен,
И дня конец уже не за горами,
Деревья умирают голышом,
Без савана, но в золоте сгорая,

Поехали, в дороге веселей,
Вновь остановка, Боже, пусть не наша.
Кто никогда не видел журавлей,
смотри, смотри. Вот он кому-то машет.

Он так приходил – раздавался звонок.
В прихожей, почти что не чувствуя ног,
Стояли мучительно молча.
Ни разу заранее не говоря,
В начале июля, в конце сентября,
Чуть дождь мостовые намочит.

Он так оставался – почти навсегда,
Сердито на кухне кипела вода,
И в масле шипели пельмени.
В стиральной машине – круженье носков,
А мы обсуждали сезон отпусков,
И то, что дожди к перемене

Времен. Ну, хотя б, к переводу часов,
И тек по столу парафиновый сок,
Ломаясь и хрустко, и хлёстко.
И свечи чадили, и реки текли,
Монахи по городу весело шли
И медлили на перекрестках.

Он так уходил – он смотрел на часы
И брови – две тёмных прямых полосы —
Сходились и вновь расходились.
Потом обувался и долго еще
Завязывал шарф, укрывался плащом,
Как кожей сухой крокодильей.

И в масле шипела проклятая суть
Того, что не нас на носилках несут,
Но вещи, привыкшие к носке,
Потом переходят к друзьям и другим
Друзьям, из которых иные – враги,
Застрявшие на перекрестке.

Он так возвращался – и скоро уже
Мигающий свет на шестом этаже
Сменился на новый фонарик.
И реки чадили, и свечи текли,
И нас уносили. И нас унесли.
Остались пельмени, война их

Не тронула. То есть с собой не взяла,
И он не вернулся – такие дела,
Но запах сгоревшего масла,
Когда его чувствуешь, колет десну,
Как хвост крокодилий тебя захлестнул,
И давит привычная маска.