Аля Кудряшева - Иногда корабли

Самый старший Ленский сутул, невысок, сердит,
Он корректен в формулировках, но зол до дрожи.
Кстати, облако, на котором он там сидит,
Принимает то форму кресла, то форму дрожек.

Самый младший Ленский летает туда-сюда,
Вот он, машет руками, неслышно о чем-то шутит,
А на нем нелепый заляпанный лапсердак,
И к щеке прилип одуванчика парашютик.

Двое Ленских отчаянно режутся в поддавки
Но похоже, что Ленский Ленскому проиграет,
Третий смотрит на это дело из-под руки,
Солнце вспыхивает на острых фигурных гранях.

Ленский с удочкой меланхолик. «Скорей, тяни!» —
Восклицает Ленский, мнящий себя богемой.
Стайка Ленских о чем-то шушукается в тени,
Говорят, наверно, о Тане? О Геттигене?

И куда ни смотри – вот Ленский румян и бел,
Ленский взрослый и Ленский в тапочках и панамке.
Наконец у рыбака клюет воробей.
Он спускается вниз из всей этой коммуналки.

Под ногами теплые камни, трава, земля,
Он снимает очки. Аккуратно цепляет леску.
«Ну так что, – говорит – ты будешь уже стрелять?
Выбирай давай, какой тебе нужен Ленский.

Посмотри, это все бриллианты, графья, князья,
Выбирай, в кого отсюда попасть удобней».
Вот Онегин смотрит на удочку. Воробья
И на Ленского. И на солнце из-под ладони.

И зажмурив глаза, потому что такой сюжет,
Что нельзя не стрелять. В горячем июньском блеске,
Наплевав на все, в тоске и на кураже
Он стреляет в воздух. А попадает в Ленских.

Он не пьян, он не понял, он помер, он слишком мал.
Он по мокрой траве обалдело бредет куда-то.
Младший Ленский летит за ним, как большой комар,
На поляне застыли кони и секунданты.

Золотые блики скользят под густой листвой.
Пахнет медом и хлебом утреннего замеса.
Он стоит, обхватив руками замшелый ствол.
Между небом и ним удивительно много места.

Самый главный банальный итог: уходи, уходя,
Покидай этот гибельный прииск, чумные бараки.
В каждом облаке спрятано двадцать стаканов дождя:
Ярко-синий поток и колючий ожог минералки.

«…»

В каждом облаке спрятано.
Стоп.
Послушай.
Это не нам.
Ты когда-нибудь в принципе знал что-нибудь про облако?
Облако – это пар,
Поднимающийся от окна,
Это мятая вязь прицела,
Ошибка
облика.

Кромсает облако
Маленький альпинист.
Раздирает облако
Девочка в горной местности.
Ненавидит автопилот, загребая вниз.

Обнимает пьяница, вверх бредущий по лестнице.
Это облако, ты, ты, городская шваль,
Никогда не видавший облака, ты рисуешь
Горизонт – как грубую нить, как изнанку шва,
Как ночную мечту столичного рукосуя.

Эти пухлые щеки Зефира,
Амура,
Ра,
Что ты пишешь о нем, ты, сорвавший медаль Стаханов?
Ты, кто знает о нем лишь только, что в нем —
ура —
Помещается минимум двадцать полных стаканов.

«…»

И фонтан голубой голубиную роспись вершит,
Нержавеющий кран, перемазанный пеной и пастой,
Запотевший лотошник пломбир между вафель крушит,
И гудит колольня у ног – это, кажется, Пасха.

«…»

Ты! Ты! Знаешь этот пломбир?
Сливочный вкус на язык,
Лимонный – в изнанку,
Это Федоров и Беллинсгаузен,
Аляска и Мозамбик,
Это – так, как под одеялом читать Незнайку.

Это – Пасха? О чем ты бредишь, помилуй, Бог,
Это звон кандалов, это дудочка крысолова,
Это треск тошнотворный об стенку стучащих лбов.
Это слово любовь – тоже,
в целом,
плохое слово.

Ты, ты, ты, что ты знаешь
Про слово
снег?
Восьмиперых птиц в тетрадке своей малюя?
Те, кто любят меня за мной – говоришь ты мне,
Те, кто любят меня, останьтесь целы – молю я.

«…»

То, что нас заберет, разведет в себе, соединит —
Это двадцать стаканов воды – европейской – из крана,
Это малая рана в бинте с подогревом саднит,
То есть – скажем по-гамбургски – истинно малая рана.

«…»

Ты говоришь, Маркс,
добавочная
стоимость.
ты говоришь. Слова – облака и вата.
Ты говоришь: они виноваты, стоило,
А для меня
нет
таких
виноватых.

Ты говоришь – я знаю, как будет лучше,
И ветер облако речи твоей
колышет.
И странно, что у тебя
такие же уши,
Как у всех людей,
Которые это слышат.