Борис Чечельницкий - Кривая речь

Веселый стольный город Амстердам!
Фасады – словно ящики комода.
А с Сены я увидел Notre Dame
И выгнул спину, вспомнив Квазимодо.

Мост Александра – вот апофеоз.
Я рядом с ним позирую у борта.
Подумаешь, врожденный сколиоз.
Я снова грудь выпячиваю гордо.

Фанфары, туш. Фужер шампанским вспень.
По бархату пурпурного настила
Нева течет на высшую ступень.
Она сегодня тоже победила.

Я ей готов всю жизнь платить оброк.
Рожден на свет таким неволюбивым…
Ну а пока оставлю между строк
Германию с сардельками и пивом.

Отчалил сине-белый эшелон,
А я заметил некой Виолетте,
Что, вероятно, замуж вышел он,
Раз из невесты превратился в леди.

Такую мог бы вылепить Сидур
В порыве неосознанной любови к
Натурщице, а в чреве – Помпадур
И верный фаворит ее Людовик.

В бокалах сок, компот и лимонад.
Мне лимонадом голову задело.
Ты говоришь – подшучиваю над
Тобой слегка. Ну есть такое дело.

Конечно, море водки, пива воз.
Я не хочу на печень сыпать соль вам.
Запишем так: я впал в анабиоз
И называл Людовика Рудольфом.

Ел дорогие, сытные харчи,
А с сыту-пьяну что за серенада.
Ты песен хочешь – Кукина включи.
Он напоет, что про Париж не надо.

Ясно как день был у матери в чреве чем —
Сорным ростком, захворавшим непрухою.
Не получился Иваном-царевичем,
Меду не выпил на свадьбе с лягухою.

Насмерть приклеилось прозвище чертово.
С детских раскрасок ничем не стереть его.
Мне бы Ивановой славы Четвертого.
Мне бы крупицу величия Третьего.

Слышу насмешки, мол, что взять с лоха с того.
Даже не справится в ДОЗе станочником.
Переобует котяру блохастого,
Сядет на пони с кривым позвоночником.

Среднему – мельница, в клеточку лопасти.
Старшему – дом и отца филантропия.
Младшему – два полушария глупости
И приключений на два полупопия.

Кто с трюфелями мне выделит вазочку?
Трюфели съели, шампанское выдули.
Кот затоптал сапожищами сказочку,
Мне в нее визы французской не выдали.

Слишком мала и весьма однопланова
Квота для третьего сына отцовского.
Если и вспомнят про детство Иваново,
То не мое, а Андрея Тарковского.

Поднять бы над Ивановскою гвалт
У полноводной речки темно-серой
В районе Володарского моста,
Где крест вознесся над моей карьерой,
Едва рожденной с чистого листа.
Так после заполнения реестров
Весьма ритмичным грохотом кувалд
Закончилось раскачиванье фалд
Оповещавших улицу оркестров.

Я вовсе не рассчитывал на туш,
Но чтобы сразу скорбный марш Шопена
И беспросветный морок впереди…
(Карьера, говорят, второстепенна.
Скончалась, так уже не береди,
А шею напряги и поднатужь:
Хомут вакантный выделят савраске
И объяснят, что есть другие краски.
Не налегай на сажу или тушь.)

Мост этим утром в пробке не застыл.
Упоминать не стану номер рейса,
Иначе суть – пустопорожний треп.
Я не добыл с вершины эдельвейса,
И у подножья злата не наскреб.
Лишь повстречался с ласковым вампиром.
Он клык вонзил и след его простыл…
Коричневея сталинским ампиром,
Ивановская тихо кажет тыл.

Какая позитивная динамика
В том, что стучало в ухо из динамика,
Звало меня: «Поспей чувак за нами-ка».
Но это сон. Пока вы спите, я
Скормлю заговоренные корения,
Утихомирю ваши ускорения,
Все расскажу вам о вреде курения
И небесспорной пользе пития.

Что много негативной энергетики
В том, что с помоек слили в энергетики,
Сложили в шелестящие пакетики.
Я это вылью в яму или ров.
А молодого стриженого рэпера
Переключу на Малера и Вебера,
Мир живописным станет, словно темпера
Работы итальянских мастеров.

Абориген из града на болотах,
Навар снимая с драгоценных слов,
Естественно, писал о позолотах
Блескучих шпилей, пышных куполов.

Он мог о пролетающих пилотах
Слова найти, воспеть сорвиголов.
Ершей словесных тьмы в студеных водах
Рек и каналов, щедрых на улов.

Обжечь стихами всех детей Дедала
Епархия его не принуждала,
Увенчан ли, увечен ли герой,