Александр Миронов - Без огня

Вот так и я все пробую на ощупь,
Все щупаю, щиплю, терзаю, мучу,
А получается, что сам себя…
Помилуй меня, Господи, своею благодатью
Спаси мя и помилуй.
Не дай в садок судей мне, грешному, попасть
И вшивому застрять на перепутьи
Всё. Всё. Пора кончать.
Fin. Fin. Заговорился.
Все свитера прожег, однако как
Безвредно для себя вдруг взять и кончить?
Vous comprenez? I want to stand
Still, still. Идти, стоять
So, achtung, gerr major.
So, achtung. Fine.
So. Achtung.

Не мной открыт сей век притворный,
Рублевский Спас нерукотворный
На ежедневнике моем.
Но фокус искажен, и – чудо
Наоборот! – Он страшен, как Иуда,
Как дни мои оттуда и досюда,
Куда же вы пропали, дни мои?
Дни не любви, а сутолок, смятений?
Я, как матрос-кретин, вишу на рее
И, как Иуда, веточку согнул.
Вот стану я растеньем-израстеньем,
Рождений – претворений слыша гул…
Но ветвь любви я все-таки согнул,
Вися всем естеством по шею и на шее.

I
Писать, не писать…
когда душу извергнув, ложишься на пол?..
ворчать ли? Скворчать сковородкой
на постном масле?
С постной водкой жить,
ждать конца?

Или конец интересней начала?
Ab ovo… Warum?..
Плыть в ожиданье причала
не ново. Зачем?
Из голубого
сквозится чернь
голубого, как Бог, горизонта.

II
Связать концы… – Как это просто:
связать концы – норд-вест с норд-остом
вязать, вязать, вязать, вязать!!!
О, Боже! – Нечего сказать.

Одна блаженная сумела
связать концы с концом – и дело! —
преодолела и пошла
придуркой в мужницком мундире…

I
И с каждым годом ближе мне
не горсть земли, не тень избенки,
но интонация ребенка —
графитти на большой стене:
«I’m e-mail». Вот перевод: «Я мал.
Один Господь велик и то – далече».
Крошится мел и валом валит вал —
с многоэтажных снов и из подвалов
народ кипящий в мыле и поту,
вот МЧС, вот «Мерседес» пропащий.
Тот въехал в столб, тот пересек черту
но чтобы… в ящик? – Нет, не хочет в ящик,
останется стоять на островке
убогой безопасности… Мне ближе
жить в Арктике, но умереть в Париже,
писать, как плыть: все жиже, жиже, жиже.
Я помню в детстве чижик у меня
сгущенным молоком объелся
с жердочки свалился
и тут ему каюк – не вдруг —
я плакал, плакал,
как говорится, выплакал себя.
До встречи, чиж!
Так можно без конца писать
на палевой стене,
вдыхая пьяно дух мускуса
и теплый цвет шафрана
воспоминая.
Помолитесь обо мне.

II
Какой артист пропал! – сказал Нерон,
поджегши Рим. – И я артист хороший,
мать выебал, на флейте поиграл,
спалив библиотеку. Боже, Боже!
Прекрасный я артист, сам – виртуоз
con spiritus. Валите все туда,
откуда вышли, в мать свою, поганцы
Прекрасен наш союз, сейчас начнутся танцы.
на медленном огне.
Носилки мне носилки!
Я окосел, несите мне бутылки
и евнуха. Ихь либе, данке шён.
Спасибо, братья, и тебе, сестричка.
Мы выйграли войну,
вперед на север, юг
и юго-запад! Дай флейту!
Жрать хочу! Нет сам играй!

Тьма. И деревянный ящик
сам собою в лаз скользящий
падает. Огонь, огонь.
Господи, убей, но тронь
эту крысу на краю
биссектрисы – жизнь мою.

Тьма. Дурак хохочет. «Рак?»
«Выпьем? Да» – Я сам дурак,
у котла всю жизнь стою
ей еёной на краю,
глядя, как уходит жизнь
сквозь окошко смотровое.
Крыса мечется, как рак.
Птица стонет, рыба воет,
все танцуют кое-как.

Все продано, все проклято
Давным-давно. С берестяной таблички
Какую руну нам прочесть?
Скворцы и живчики,
Синильные синички,
Опомнитесь!
Бог есть!

I
Я изучил структуру грязи,
она сродни моей мазне
из слов и слизи. Как в экстазе,
он шепчет ей: «О, не, о, не».
Она ему: «Да, да, спусти»,
И грязный хер в ее горсти
цветет как ирис подневольный,
как незабудка бытия.
Он шепчет ей: «Моя, моя».
Она ему: «Мне слишком больно,
уйди немного, погоди…»
И тут свалилась сковородка,
что наобум лежала сверху.
Какой дурак ее поставил?
Короче трах, трах, трах и баста,
и склеились они в экстазе,
и помощь не позвать,
не дотянуться до телефона,
до Бога, уж, подавно. Вот
структура мерзости и грязи.
И сын пришел. Они в экстазе.